Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
И вот уже позади сечи в Казанском ханстве, взятие Казани. Затуманило уже память об обороне Рязани, где на стене рядом с ним стоял такой же огневой, как и матушка, сын Федяша, красивый личиком как две капли воды похожий на Ксению. Всё у Алексея было: окольничий, боярин, теперь вот конюший, земли и сёла, царём жалованные. А радости в жизни нет. Там, в сечах, она ещё приходила от побед над басурманами. Но пришла мирная жизнь, и всё изменилось. Вновь хмельное стало повседневной потребностью, потому как и последнюю утеху у него отняли: сын как был взят на царскую службу, так и чужим стал. Через хмельное приходили к Алексею веселье, удаль и ещё нечто такое, чего в минуты просветления он пугался, как сатанинского
Когда он ушёл с ратной службы, дотошными летописцами было сказано об Алексее Басманове горестно, откровенно, но в чём-то и неправедно: «Здесь оканчиваются похвальные подвиги Алексея Даниловича Басманова и непобедимый полководец для удовлетворения своего честолюбия выступает на поприще царедворца. Искусством веселить, хвастливым усердием и предупредительностью воли монарха он вкрадывается в душу Иоанна, приобретает над ним сильное влияние и от его имени безнаказанно совершает ряд злодейств, между которыми не первое место занимает даже позорное изгнание митрополита Филиппа».
С этими выводами летописцев должно поспорить. Басманов никогда не страдал честолюбием и угодничеством. Об этом говорит сама трагическая гибель Басманова. К пагубному падению привела Алексея смерть жены. Тому же способствовало падение его сына Фёдора, коего, как и супругу, он любил больше жизни до конца дней своих. Теперь можно сказать с уверенностью, как считал сам Алексей Басманов, житейская неправедная стезя сына Фёдора, где каждый шаг был шагом к новому злодеянию, и повлияла на Басманова в большей степени, чем что-либо другое. Уходя с ратной службы на дворцовую, Алексей надеялся спасти сына. Так он располагал. Но сказано же в Книге судеб, что человек располагает, а какие-то силы уводят его на стезю добра или зла. Так случилось и с Алексеем Басмановым.
Придя на дворцовую службу, боярин вскоре сам попал под влияние царя, ибо не было в окружении Ивана Грозного личности, под чьё влияние попал бы он сам. Наделённый умом и наблюдательностью, Алексей при любом удобном случае пытался разгадать внутреннее состояние царя, и ему удавалось улучшить его, ежели оно было плохое. Он содрогался от каждого житейского удара. И там, где нужно было по-царски совершить доброе дело, он поступал по-дурному. В любой миг от царя Ивана можно было ожидать не только грубой, но даже жестокой выходки. Басманов был очевидцем, когда царь, получив в подарок слона из Индии, потребовал от него встать на колени. Слон, конечно же, не исполнил его требования. И государь от гнева потерял дар речи. А придя в себя, велел изрубить бердышами несчастное животное на куски. Иван Грозный доверительно относился к дворянину Алексею Адашеву и даже заверял, что любит его. Но когда Адашева оговорили в том, что он якобы бывает не в меру любезен с царицей Анастасией, Иван Грозный возненавидел его и предал казни. В каждом незнакомом встречном в минуты дурного настроения царь видел врага. И Алексей понял: чтобы заслужить доверие государя, надо было час за часом доказывать, что его любят и преданы ему до самопожертвования.
Однажды, в припадке душевного отчаяния, царь пожаловался Алексею, который уже стоял при нём конюшим: «Тело моё изнемогает, болезнует дух, раны душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы исцелил меня, ждал я, чтобы ты поскорбел со мной, и не явилось никого, утешающих я не нашёл, заплатили мне злом за добро, ненавистью за любовь». Так стенал царь Иван пред Басмановым, жалуясь на бояр и князей, так подвигал его быть добрым и заботливым, когда надумал породить опричнину.
В часы откровения, когда Иван побуждал своего «незаменимого» конюшего Алексея Басманова создавать опричную опору царя, он говорил ему:
— Мы с тобой, батюшка Данилыч, построим особый двор для расправы с изменниками и ослушниками царя, мы с тобой возьмём в окружение особых бояр и дворецких,
Эти откровения царь Иван излагал Басманову во время второго своего бегства из Москвы в Александрову слободу. Страшное и небывалое событие готовилось тайно. В конце 1564 года в Кремле ночью появилось множество саней. На них слуги грузили скарб, утварь, иконы, кресты, съестные припасы. Особые возы были отведены под государственную казну и царскую одежду. Когда всё было готово к отъезду, царь Иван вышел с заднего крыльца, ведя за собой жену и сыновей. Все они сели в крытую колымагу, и огромный обоз, сопровождаемый личной сотней телохранителей царя, покинул Кремль.
Алексей Басманов многого не понимал в бессвязных откровениях царя Ивана об опричнине. Но он ясно отметил себе, что царь надумал собрать вокруг себя особое войско и принимать в него только «человек скверных и всякими злостями исполненных».
— И я обяжу их страшными клятвами не знаться не только с друзьями и братьями, но и с родителями, а служить единственно мне. И при этом заставлю их целовать крест. И будем мы жить в слободе при монастырском чине, какой установлю я для избранной мною опричной братии, — торопливо и зло говорил он своему конюшему, закутанный в меха в просторной колымаге.
Оставаясь по нраву своему воином и воеводой, Алексей Басманов, конечно же, не понимал политической сущности задуманного преобразования российской жизни. Он знал только то, что создаётся особая рать, коя должна ограждать личную безопасность и жизнь государя. Но откуда ему грозила опасность, того Алексей не ведал. Выходило, однако, что царь преследовал цель истреблять крамолу, гнездившуюся в русской земле и прежде всего среди боярства. И для этого царю потребовалась рать в несколько тысяч человек, способных уничтожить каждого, вплоть до матушки с батюшкой, кто изменит царю. Потом управление этой ратью дозорщиков внутренней крамолы будет поручено главе сыска Григорию Лукьяновичу Плещееву-Бельскому и ему, Алексею Даниловичу Плещееву-Басманову. Было над чем задуматься отважному воеводе. Тут всё сложнее, нежели идти на приступ крепости, хотя бы и такой, как Казань или Нарва, которые Алексей со своими воинами одолевал.
Когда всё определилось и опричная рать уже собиралась, шли и ехали в Александрову слободу отъявленные негодяи и тати, Басманов, будучи в трезвом состоянии, дрогнул. Его поразила мысль о том, что ему придётся руководить поганцами и вводить их в чин царских служилых. И была долгая бессонная ночь стенаний и болезненных размышлений. Он вспомнил своего побратима Фёдора Колычева, который ушёл из мерзкого мира и обрёл пристанище в монастырской обители, принял имя Филиппа. Басманов знал, что Колычев всё ещё игумен в Соловецком монастыре, и решился убежать от проклятого, порочного окружения царя Ивана и принять схиму, а потом уйти на какой-нибудь пустынный остров в Белом море, там построить скит и коротать в молениях оставшуюся жизнь. Как сладки были эти мысли и как жестоко они оборвались, когда в его покой пришёл сын Федяша.
— Вставай, батюшка, на моление пора, царь призывает. Да после моления велено мне медведя приготовить: бой будет.
Алексей знал, о чём говорил сын. Был схвачен князь Никита Серебряный, который, возвращаясь с посольской службы из Литвы, не ведая ничего про опричников, побил их, многих плетьми порол, когда они в деревне боярина Морозова бесчинствовали, убивали, насиловали, грабили добро. Двоих опричников Никита повесил для острастки. И собачьи головы рядом с ними привязал. И только вожаку их Митьке Хомяку удалось убежать. Он-то и опознал князя Серебряного. Примчавшись в Александрову слободу, он всё рассказал Малюте Скуратову, а потом и царю Ивану. Государь выслушал, синея глазами, пятна розовые по лицу пошли, но сказал Малюте Скуратову без крика и спокойно: