Честь воеводы. Алексей Басманов

Антонов Александр Ильич

— Господи, какие россияне! — воскликнул князь Андрей. — Всё от корня батюшки Владимира Мономаха. И что же они теперь?

— Их в вотчины выдворили из Москвы, тем и отделались. Да в стольном граде и другое, худшее учинилось. Пошёл в бунт против Елены Глинской её дядя князь Михаил Глинский. Да сказывают, к тому подвигла его мать великой княгини Анна. Она же втянула в заговор князей Ляцкого, Бельских, Воротынского и ещё кого-то, не ведаю.

— Как тому быть? Верится с трудом! — удивился князь Андрей.

— Истинно говорю, князь-батюшка. Михаил Глинский был недоволен

конюшим Иваном Овчиной, его верховодством. Сказывают, просил Елену, кричал ей: «Вытури из Кремля кобеля своего, и мир у нас будет!» Она не вняла воле дядюшки. Вот он и пошёл в бунт.

— Да как же они без военной силы вздумали выступить на Елену? Ведь у неё и Овчины полки под руками.

— Ведомо мне, что за Глинским встали воеводы князья Волконский и Трубецкой. А у них два полка в Москве на отдыхе стояли. Да опять-таки заговорщики обмишулились. Успел Овчина послать полки на береговую службу. А в Москву привёл полки преданных воевод.

Князь Андрей был бледен, слушал внимательно и понукал Фёдора:

— И что же дальше?

— Худо всё кончилось для Михаила Глинского и его побратимов. Всех заговорщиков с семьями отправили в гиблые места на север. А своего дядюшку великая княгиня велела ослепить. Я уж о том рассказывал. Сам слышал её повеление князю Овчине.

— Ох, Федяша, Федяша, да правда ли всё это, не сон ли?

— Ей-богу, князь-батюшка, всё истинно. В ярость она пришла оттого, что Глинский обличил Елену в порочной тайной связи с отшельником Ипатом. «Твой сын, — кричал он, — дитя прелюбодеяния, и отцом ему не князь Василий, а черкес Ибрагим!» Тут и увели князя в пыточную.

— Что делается, что делается! — вздохнул князь Андрей и поторопил Фёдора: — Говори, какие ещё мерзости случились в Москве?

Колычев задумался. Он вспомнил свою ночную встречу с божедомами [31] в Кремле, кои вывозили из государевых тюрем покойников. И то, что они сказали ему, когда он спросил их, кого увозят, Фёдор ещё в Москве подверг сомнению. Но перед князем, правда то или ложь, он умолчать не смел. «Должно знать ему о том», — решил Фёдор.

— Есть ещё одна новинка, берёг для твоего слуха, князь-батюшка. Весть о смерти твоего брата Юрия может быть ложной. Сказывают, что он жив, но так ли сие, надо ещё узнавать.

31

Божедом — здесь обитатель богадельни, воспитательного дома; могильщик, кладбищенский сторож.

— Но кто тебе молвил, что он жив? — Князь встал, заволновался. — Да говори же не мешкая!

— Божедомы поведали, кои усопших сидельцев на погост из Кремля вывозят. Да может и так быть, что из корысти ложь бросили, потому как денег прежде от меня потребовали, когда я спросил, не вывозили ли они князя Юрия Дмитровского.

— Нет, нет, сиим Божьим людям можно верить. Они каждого покойника в лицо знают. Но что же делать, что? Как спасти брата? — вопрошал князь. — Кто из мудрых подскажет мне?

Фёдор

промолчал. У него не было ответа на эти вопросы. Известно ему было, что никого ещё не удавалось вырвать из кремлёвских тюрем, и, сколько достославных россиян погибло в них, не счесть. Князь, однако, смотрел требовательно, ждал. Ему нужна была поддержка, нужно слово верного соратника. И Фёдор поддался: боль князя Андрея стала и его болью.

— Надежда на спасение князя Юрия у тебя одна, князь-батюшка: ежели города протянут тебе руку помощи, ежели пойдут против Москвы и Глинских. А звать нужно Ярославль и Кострому, Владимир и Тулу, Новгород-Северский и Тверь, Рязань и Вологду. Да и многие другие, коим Москва и Глинские что кость в горле. Однако же ты, князь-батюшка, собери верных бояр и воевод, спроси их совета, потому как Старицы встают на тропу войны и без согласия старичан гонцы не дойдут до тех городов.

Князь Андрей понял Фёдора, но засомневался в преданности многих старицких вельмож. Трудно ему было разобраться, кто верен ему, а кто предпочтёт служить Глинским. Ведал же он, что сегодня обронил супротивное слово Глинским в Старицах, а назавтра оно уже в Москву улетело, в государевых палатах прозвучало.

Знал князь Андрей и то, что в Москве на Старицы посматривают хотя и без опаски, но настороженно. Спустя полгода после смерти брата Василия его вызвали в Москву. Стоял он перед Еленой Глинской и её дядей словно провинившийся холоп. Тогда ему было велено вместе с русскими воинами готовиться в поход на Казань.

— Но прежде ты собери полк ратников, — предупредил бывалый воевода князь Михаил Глинский.

Андрей отказался выполнить волю Елены, сославшись на то, что болен, что ратников в княжестве разве что из баб можно набрать. И тогда выступил вперёд митрополит Даниил, потребовал дать клятву на целовальной записи в верности великому князю Ивану.

— Живёшь в сомнении, сын мой. Очисти душу от греховности, покайся перед Господом Богом и приложись к целовальной записи, — строго произнёс митрополит Даниил.

— Зачем пытаете мою честь? — вознегодовал князь Андрей. — Я дал клятву, как брат преставился. А ежели добиваетесь, то и ты, великая княгиня, должна целовать запись, что не будешь ущемлять меня. Где мой Волоколамский уезд? Сколько ждать грамоты?

— Великая княгиня тебя не ущемила бы, ежели бы ты был верен клятве, — ответил за Елену князь Глинский.

— Помолчи, князь Михаил. Не ты меня звал в Москву и не владыка. От великой княгини я и жду ответа.

— Придёт час, и ты его получишь, — проговорила Елена и покинула гостевой покой.

— Но коль так, то и вы подождите и с полком и с походом моим на Казань, — отозвался Андрей. И, повернувшись к Даниилу, сказал последнее: — А тебе, владыка, укор: почему не вознёс над княгиней и князем слова Божьего? — С тем князь Андрей и покинул великокняжеские палаты и Кремль.

Передавали Андрею позже, что, как только он ушёл, князь Глинский потребовал от конюшего Ивана Овчины, чтобы тот добился повеления княгини взять под стражу князя Андрея, пока он в Москве.

— Он наш враг! Сие запомни, конюший! — заявил Глинский.