Честь
Шрифт:
— Айсылу-апа, только бы на гармонике играл! Мы его и холить и нежить будем!
— Как возьмемся за него вдесятером — он у нас вмиг оживет!
— И в самом деле, — обратилась Айсылу к Зиннату, — ведь «Неделя Сталинграда» начинается! Может, поедешь?
Зиннат, как всегда, пожал плечами, посмотрел по сторонам:
— Что ж, ладно...
Девушки радостно закричали:
— Уговорили! Едет!..
— Вот спасибо!
Тэзкирэ стала искать кого-то глазами:
— Гюльнур!
— Ау!
Из-за телег вынырнула та самая
— Которую возьмешь? — спросила она, лукаво усмехаясь.
Зиннат улыбнулся ловкости девушек. А они, не обращая на него внимания, опять зашумели, как галчата:
— Дай ему гармонь, гармонь!
— Правильно! На скрипке на моей свадьбе сыграет!
— А интересно, когда же твоя свадьба будет?
— Скоро, если не состарюсь!
Зиннат провел пальцами по клавишам и прислушался, словно хотел убедиться, передают ли звуки гармони те чувства, которые захлестнули его сейчас. Потом опять тронул клавиши... И девушки, и плотники на срубе, и древний дед — все притихли и в ожидании чего-то необычного смотрели не отрываясь на странно изменившееся лицо Зинната.
Вот он вскинул голову и, широко растянув мехи, как полковой барабанщик пошел впереди украшенного кумачом обоза.
Над Байтираком в неудержимом порыве поднялась будоражащая, влекущая за собой новая мелодия.
Рядом с обозом зашагали колхозницы; шли торжественно, гордо, как будто эти груженные хлебом подводы видели сейчас воины Сталинграда!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
Праздничные подарки для фронтовиков начали готовить давно. Тимери распорядился свалять из колхозной шерсти десять пар валенок и сшить пять дубленых полушубков. В каждом доме старухи пряли шерсть, молодайки и девушки, сидя допоздна, вышивали платки, вязали носки, варежки. Выбирали узоры позатейливей, пряли шерсть помягче: ведь подарки будет раздавать собственный их делегат. А уж Нэфисэ то будет или соседка Наташа — все равно!
В один из воскресных дней объявили сбор подарков.
Только раз и обошел Шамсутдин с кличем деревню — сразу же на улицу стали выходить женщины с узелками.
В новых шубах и бешметах, которые вынимались из сундуков лишь по праздникам, в пуховых платках одна за другой входили в клуб старухи, пожилые женщины, девушки. Вот пришла Мэулихэ, за ней старуха Джамилэ, бригадир Юзлебикэ в своей неизменной телогрейке. Они подходили к столу, накрытому красным кумачом, и клали перед Айсылу белоснежные мягкие носки, двупалые солдатские варежки и, любовно поглаживая их заскорузлыми руками, говорили, сдерживая волнение:
— Запиши и от меня, Айсылу. Две пары варежек, пара носков. Из шерсти ягненка связала.
— Одна овчина и ушанка...
— Пара валенок и носовой платок...
— Носки
Айсылу благодарила их, пожимала руки. И женщины, суровые, сосредоточенные, тихо проходили дальше, чтобы послушать, что там читает собравшимся Хайдар.
А Хайдар читал письмо Гюльзэбэр:
— «На двадцать вторые сутки бои перешли на улицы города, и с тех пор здесь трудно отличить день от ночи. На каждом шагу полыхают пожары. Ночью светло, как днем, а днем мрачно, как ночью. Тяжко дышать. От воя самолетов и грохота танков можно оглохнуть. Огромные дома в мгновение ока рассыпаются в прах. Под ногами дрожит земля, а наши все бьются. В огне, в крови — а бьются! Не отступают! И не отступят, родные мои!»
Голос Хайдара стал глуше:
— «О чем же еще написать вам?! Здесь не осталось камня на камне, — все сгорело, все обуглилось. Даже железо согнулось, даже сталь раскрошилась. Но наш советский воин не отступил ни на шаг! Родные мои! Друзья мои! Милые мои односельчане! Знайте: может, Волга вспять побежит, но Сталинград не сдастся. Никогда, ни за что враг не возьмет Сталинграда...»
Седые старухи, пережившие три-четыре войны и проводившие ныне на фронт не только детей, но и внуков своих, суровые солдатки и девушки стояли, молча вытирая глаза.
А люди все шли и шли, развязывали все новые и новые свертки.
— Вот это вышила дочка, а это связала сама, — говорили доверительно и раскладывали перед Айсылу платки, кисеты, носки и варежки.
— Вот овчина! Берегла, чтобы полушубок сшить самому, как вернется, да сейчас не о том забота. Запиши, Айсылу!..
Женщины не торопились уходить, отходили, садились в сторонке. Они вспоминали мужей, сыновей.
— Прошлая зима, как на грех, лютой была. И как вытерпели, бедняжки! Ведь у них и ружья железные и даже шапки на головах железные!
— Не дадим им мерзнуть! Видишь, сколько валенок да полушубков! Всего, даст бог, хватит.
Груда вещей возле Айсылу все росла и росла. Она принимала эти бесхитростные дары с волнением и глубокой признательностью. Ведь не только подарки, но и большую любовь к родной земле, великую веру в своих воинов принесли сюда эти простые колхозники. Сколько материнской нежности и женской ласки ввязано в петли этих мягких перчаток! Сколько нежности в узорах этих платков!
Айсылу взяла охапку вещей и положила перед Хадичэ, которая, стоя за другим столом, связывала подарки стопками.
— Видишь сколько! — сказала она старухе. — Если и дальше так будет, наверное, больше Аланбаша соберем.
Хадичэ, продолжая считать, закивала головой. Она собралась было что-то сказать Айсылу, да в дверях опять показались женщины с узлами, и Айсылу поспешила на свое место.
Наконец Хадичэ кончила подсчеты. Все вещи упаковали, и к крыльцу подъехали подводы. На передней сидел ее Ильгизар.
Он вошел в комнату и сразу взялся за большой, туго набитый мешок. Хадичэ поспешила к нему на помощь.