Честь
Шрифт:
— Ну, прямо живой статуй… Финал, и все тут… Иди…
Кадеты, которых, вопреки инструкции корпуса, Антипыч называл на «ты», легко прощали каптенармусу эту погрешность относительной безграмотности, не позволявшей ему выговорить слово «феномен». Они решили, что у Антипыча пожизненно испорчены отношения с этим словом и он просто заменил его словом «финал».
Брагин застал Антипыча, читающим газету у своего стола.
— Антипыч!.. Несчастье случилось, — весело сказал вошедший Брагин. Каптенармус не сразу оторвался от газеты, поверх очков
— Что еще?
— Брюки лопнули, кажется, по шву, — ответил Брагин и, повернувшись спиной, наглядно продемонстрировал перед Антипычем огромную дыру.
— Скидавай штаны, — послышался жесткий голос каптенармуса, в котором Брагин уловил оттенок недобрых ноток.
Брагин молча снял брюки и передал их Антипычу. Каптенармус долго рассматривал зияющую дыру, почему то несколько раз просовывал в нее кулак и покачивал седой головой.
— «Что же ты стоишь?.. Иди…» — наконец изрек каптенармус, презрительно разглядывая фигуру Брагина в черном мундире и кремовых кальсонах.
— Как же без брюк, Антипыч?
— А вот так… в одних исподних, чтобы наперед знал, как беречь казенное имущество…
— Но ведь я же не нарочно…
— Не нарочно… не нарочно… А вот ты посчитай, огурец зеленый, сколько у нас в России корпусов, да в каждом, почитай, по 500 человек, да если каждый из вас варлаганов, не нарочно, будет рвать штаны или мундир… какой убыток казне?… Нет у меня для тебя штанов, иди в исподних, как камердин Двора, — в сердцах закончил разбушевавшийся каптенармус. Миролюбивый тон объяснений Брагина, местами граничащий с извинениями и обещаниями в будущем бережно относиться к казенному имуществу, сломили упорство Никандра Онуфриевича. Он молча направился в дальний угол цейхгауза, и через минуту принес Брагину какое-то подобие чернобурых брюк с вытертым местами ворсом, с несколькими заштукованными заплатами, и от долгой носки с вздутыми пузырями на коленях.
— Вот, получай… других твоего размера нет, — буркнул Антипыч, молча отошел к столу и углубился в газету.
Обрадованный Брагин быстро одел брюки, на ходу поблагодарил Антипыча и направился в класс. Его окружили друзья. Все с нетерпением ждали результата встречи каптенармусом. Брагин, с присущим ему комизмом, передавал друзьям сцену с разгневанным Апшеронцем, удивительно удачно копируя его движения и даже интонацию голоса. В заключение под веселый хохот он продемонстрировал друзьям жалкое подобие полученных брюк.
— А тебе зачем хорошие? За сегодняшний побег, по положению корпуса, тебе обеспечены три месяца без отпуска, — с веселой язвинкой сказал Полинов с кий.
— Еще вице-унтер-офицерские нашивки снимут… а для рядового кадета такие брюки клад… Смотри, точь точь как у меня, — весело сказал Коля Евсюков.
— Эх вы бегуны… Не могли сделать глубокого обхода? Так прямо и поперли по аллее, на мол, полковник Гусев, смотри, как мы удираем из корпуса… А где твои унтер-офицерские мозги были? Голубая кровь… Да я бы вас на месте воспитателя оставил на три месяца без отпуска и на три месяца без штанов… За то что не умели правильно удрать, — насмешил всех Мальсагов.
— Да-с… господа бегунцы…
Друзья были подавлены. Оба до болезненности самолюбивые, они ясно себе представляли завтрашний позор, когда перед фронтом выстроенной роты появится «нечаянная радость» — директор корпуса генерал Шпигель, и скрипучим голосом торжественно возгласит: — «Вице-унтер-офицер Брагин и кадет Упорников, два шага вперед». Безмолвная тишина… немногословная речь директора и суровое наказание за неблаговидный поступок, построенный на заранее обдуманном обмане.
— Позор, глухо произнес Брагин и после короткого раздумья спросил друга, — А ты думаешь нашивки снимут?
— Можешь не сомневаться… А все твоя Маша…
— Оставь Машу в покое, — резко оборвал Брагин и сразу почувствовал, что ради Маши, ради ее ласкового слова, взгляда, он готов претерпеть больший позор. Далекая, шаловливая Маша овладела мыслями Брагина, и завтрашняя неприятность уже представлялась ему в сладостном ореоле маленького подвига, который может понять и оценить только чуткая Маша.
Четверг прошел спокойно. Директор корпуса, к удивлению друзей, не появился, Брагин все еще ходил с нашивками, и ожидавшие друзей неприятности автоматически пододвинулись к пятнице, которая протекла так же спокойно, как ушедший четверг. Друзья заметно нервничали, класс сгорал от любопытства, полковник Гусев красноречиво молчал. К вечеру Брагин стал заметно нервничать. Завтра суббота, условленная встреча с Машей, а кругом непроницаемый туман неизвестности. Он решил поговорить с воспитателем. Он выбрал минуту когда полковник Гусев был один и, скрывая естественное волнение, четким шагом подошел к нему.
— Господин полковник, мне надо с Вами поговорить.
— В чем дело, Брагин? — спокойно, с улыбкой, спросил воспитатель, вынимая изо рта дымящую папиросу.
— Мне бы хотелось знать, господин полковник, можем ли я и Упорников идти завтра в отпуск?
— А почему нет? вопросительно спросил полковник Гусев, как бы вынуждая Брагина самого вернуться к совершенному проступку.
— Господин полковник, но ведь мы совершили не хороший поступок, мы…
— Вы раскаялись в нем?
— Так точно, господин полковник, — радостно ответил Брагин, уверенный в завтрашней встречей с Машей. Его уже занимал вопрос, почему такой проступок, как побег из корпуса, остался безнаказанным и, выждав минуту неразрешимых сомнений, он просто спросил воспитателя: — Дмитрий Васильевич, скажите — почему вы нас не наказали?
— За правду… За мужество сказать правду, — ласково глядя в глаза Брагина ответил воспитатель, и выждав большую паузу, добавил: — Я принял вас маленькими детьми и в этом году, может быть, навсегда расстаюсь с вами… Семь долгих лет я воспитывал в вас честь и любовь к правде… Ваш честный ответ, что вы не бегали на лыжах, а пили кофе у Гедвилло, был наградой за мои долгие труды…
Он положил руку на плечо Брагина, добрая улыбка скользнула по его губам. Воспитатель и кадет молча стояли, каждый в мыслях переживая гордость друга за друга.