Честная сделка

Леола Кристина

Внутренний голос — должность сию в отсутствии Тильды, похоже, заняла моя врожденная совесть — твердил, что это нелепо и так я лишь оттягиваю миг освобождения от десятилетнего рабства, но что он понимал, этот голос? Не его только что обвинили в глупости и невнимательности.

Я оставила в покое несчастную креманку, глотнула воды и тоже поднялась. И в ту же секунду по дому разнеслось приглушенное «тук-тук-тук», а следом трехглавые часы, благополучно вернувшиеся из спальни мэйна в гостиную, завопили:

— Открой дверь, женщина!

***

— Аццо, открой, — в который раз взмолилась

я, но ответа не получила.

И просила я открыть отнюдь не парадную дверь, в которую все так же кто-то настойчиво колотил, а кабинетную, за которой скрылся Рэйнер. Я и звала его, и стучала — тщетно. Его будто нарочно оградили от моего внимания… или просто хотели, чтобы незваного гостя встретила именно я.

— Открой дверь, женщина! — вновь заголосило каминное чудовище на три голоса, и я зарычала.

Демонов дом!

Всплеснув руками, я яростно пошагала к парадной двери, но, видимо, слегка перестаралась и топотала слишком громко, ибо, стоило достигнуть цели, как с улицы донеслась звонкая девичья трель:

— Простите за беспокойство, вы там? Я лишь хотела извиниться за папа. Дело в том, что в данный момент он пытается вас ободрать…

Я растерянно моргнула и невольно выпалила:

— Что?

Не сказать чтобы громко, но остротой слуха незваная гостья могла посоперничать с моим дедом, на любом расстоянии улавливавшим все ругательства в свой адрес, даже произнесенные шепотом или те, о которых ты едва успела подумать. Вот и эта… выдохнутое слово сквозь дубовую дверь услыхала. Летучая мышь, не иначе.

— Ох, как чудесно, что вы дома! — незнамо чему обрадовалась явно молоденькая девица. — Еще раз извините, но я просто не смогла его остановить. Как увидел кирсию, так словно с цепи сорвался. Я уж и оттаскивала его, и умоляла, но папа порой такой упрямый. Говорит, мол, все равно скоро отцветет, а так хоть польза будет…

Мне надоело слушать этот поток сознания через дверь и я, вздохнув и заранее сожалея о своей порывистости, потянулась к ручке.

Гостья и впрямь оказалась молоденькой, но отнюдь не юной девочкой. Скорее, девушкой в самом соку — рыжей как лисий хвост, звонкой как музыка ветра, изящной и хрупкой как древняя ваза и подозрительно улыбчивой. Такие становятся «жемчужинами сезона», кружат головы и коллекционируют разбитые сердца страстных вьюношей. А потом выходят замуж за обеспеченных господ вдвое старше и рожают новых рыжих, звонких и улыбчивых на зависть таким как я, безлико русым, тусклым и хмурым.

И Тильда меня называла хорошенькой? Похоже, мы обе слишком давно не выбирались в люди и не видели истинной красоты.

— Здравствуйте, — просияла незнакомка, словно ей сам император явился, и зачем- то разгладила и без того идеальную юбку нежно голубого платья. — Прошу прощения за вторжение, но…

— Думаю, на сегодня покаяний довольно, — перебила я.

Вовсе не из благородства, просто почувствовала, что еще одно «простите- извините» — и я начну драться. Гостья… раздражала. Так и хотелось захлопнуть дверь прямо перед ее носом, и плевать, кого там обдирает в нашем саду некий папа. И кстати, что еще за папа? Когда стало немодно правильно ставить ударение в словах? По-хайдски девица изъяснялась вполне внятно и без акцента,

и только это клятое «папа» резало слух.

До меня вдруг дошло, что это может оказаться вовсе не степень родства, а имя, но тут гостья чуть отступила, открывая вид на подъездную дорожку, и всякие сомнения отпали. Огненно-рыжий мужчина лет сорока, увлеченно обдирающий бутоны кирсии с куста у самого крыльца, мог быть только ее отцом.

На нас он не обращал никакого внимания, а цветки осторожно складывал в огромную прозрачную склянку, которую трепетно прижимал к груди. Я удивленно хмыкнула и… переступила порог.

— Зачем ему кирсия? — спросила, с любопытством наблюдая за процессом «обдирания».

Насколько я знала, кусты были совершенно бесполезны. Расцветали по весне первыми, благоухали излишне сладко, так что голова кружилась, и угасали в первый же месяц. «Отличная метафора для жизни некоторых красоток, — пронеслась мысль. — Надо вставить в книгу о Шанталь».

Да, и обязательно ввести в сюжет рыжую девицу, которая говорит «папа» и беспрестанно извиняется.

— О, кирсия — невероятное растение, — заявила меж тем потенциальная соперница моей отважной героини. — У нас на родине на основе ее лепестков и пыльцы готовят множество лечебных снадобий. А еще считается, что каждый бутон — это след, оставленный отошедшей в иной мир душой. Кусты и растут-то в основном у кладбищ, но в Хамранте все иначе. Только возле вашего дома и нашли…

Видимо, глянула я на нее как-то особенно злобно, потому что гостья стушевалась и затараторила:

— Вы не подумайте, мы не собирались вламываться, даже ворот никаких не заметили. Просто гуляли, искали травы для папа, а он у меня как задумается, так и заблудиться может. Вот и очутились здесь, и кирсию увидели, и он…

— Да-да, — взмахнула я рукой, — сорвался с цепи.

— Простите…

Я прищурилась.

— Извините, — совсем сникла девица, но тут же встрепенулась. — Совсем забыла представиться! Прошу про… то есть… эм… Лена Эморри. А это мой отец…

— Который сам в состоянии представиться, — пробормотал мужчина, уткнувшись в банку и вдыхая аромат лепестков, отчего голос прозвучал гулко. — Аугуст Эморри, ваш новый доктор.

— Мой? — растерялась я, и Аугуст Эморри наконец поднял лицо.

Даже с высоты крыльца я разглядела, насколько оно грустное. Будто разум его круглые сутки бился над решением мировых проблем и никак не находил ответа, и осознание тщетности усилий печальной дымкой навеки заволокло зеленые глаза. Уголки губ опустились под тяжестью вселенских бед, а аккуратную рыжую бородку словно только для того и отрастили, чтобы скрывать горестно подрагивающий подбородок.

Впрочем, говорил доктор Эморри совершенно спокойно и, кажется, даже попытался улыбнуться, но чуть искривившийся рот положение не спас.

— Может, и ваш, — пожал он плечами. — Но вообще я открыл кабинет в Хамранте.

— Папа очень хороший врач, — не преминула вставить младшая Эморри, на что ее отец лишь поморщился:

— Лена…

— Правда-правда! И вы не слушайте эти сплетни, людям делать нечего, вот они и треплют языками, а проклятия никакого нет. Это, наоборот, благословение!