Честное комсомольское
Шрифт:
Потом свалился на ящик и лежал, ни о чем не думая, изредка прислушиваясь к пощелкиванию карт, пьяным выкрикам и хохоту. Затем заснул. Спал тревожно. Снилось ли ему или это были обрывки его пьяных мыслей, только видел он во сне отца, и мать, и дом, где вырос. Видел себя десятилетним мальчишкой, который врал и заискивал перед отцом только для того, чтобы тот его не бил. Мечтал о том, как отомстит отцу за страх и унижения, которыми было заполнено его детство. Перед ним стояла заплаканная мать. Он со злом думал и о ней: почему она не могла защитить его от
Утром Колю разбудил громкий разговор.
– Что я, человек без ноги? Кому нужен? – пьяно всхлипывал Сенька-воин.
– У Маресьева обеих не было, а самолетом управлял! – перебила его тетка Дарья, закручивая на затылке перед висящим на стене зеркалом свою толстую русую косу.
На Колю из зеркала глянуло немолодое, но красивое худощавое лицо матери Семена. Дарья торопилась на работу: она была колхозным бригадиром.
– Чего на деревяшке-то скачешь? Давно говорю: протез заказать надо.
– Ничего мне не надо. Калека я. Даже жена сбежала! – мрачно ныл Сенька-воин.
Он лежал на кровати, закинув руки за голову, отекший, грязный. На всю комнату от него разило водочным перегаром.
– Не оттого Глашка сбежала, что ты калека, – с презрением говорила мать, повязывая на голову платок, – а от твоего пьянства да от безделья.
– Я родину защищал. Калекой стал. А теперь кому нужен? Сунули пенсию. Купили! Дешево купили!
– Никто тебя не покупал. Хватит сказки рассказывать, мы-то знаем, как ты защищал. Слушать тошно!
Тетка Дарья взглянула сквозь окно на безнадежно серое небо, натянула резиновые сапоги и взяла под мышку плащ.
– Обед в печи, – сказала она и вышла из дому.
Она направилась было к правлению колхоза, но раздумала, повернула в переулок и быстро зашагала к дому Ласкиных.
Пелагея Дмитриевна Ласкина с корзиной в руке выходила из калитки.
– Здравствуй, Дмитриевна! Не к удаче мне навстречу с пустой корзиной, – усмехнулась Дарья Ивановна. – В сельпо идешь?
– В сельпо. Везде успеть надо, помощников нет, – мрачно ответила Пелагея Дмитриевна и, вспомнив сына, прослезилась, зашмыгала носом и стала сморкаться в пестрый передник, выглядывавший из-под телогрейки.
– Помощник твой у нас ночевал. Выпили вчера с Сенькой. Под пьяную лавочку грозился, что из дому совсем ушел и в школу не пойдет.
– Да как же так? – всплеснула руками Пелагея Дмитриевна, и по ее сухому, рано постаревшему лицу побежали слезы.
– Ты, Пелагея Дмитриевна, будь настороже. Сеньке он не товарищ. Сенька мой сам с пути сбился. Слышишь, что говорю? – И со словами: «На работу спешу» – Дарья Ивановна ушла.
Пелагея Дмитриевна некоторое время не двигалась с места, растерянная, подавленная горем. Потом обнадежила себя: «Придет, возвратится, не впервой убегает от отцовских побоев».
Но напрасно она себя успокаивала, не обратив внимания не предупреждение Дарьи. Дружба эта продолжалась. День за днем проводил Коля Ласкин у Сеньки-воина, ел, пил, спал у него, бегал за папиросами и за водкой, частенько наведывался в соседнее село, звал Сенькиных
Как-то раз, поздно вечером возвратившись с работы, Дарья Ивановна, строго взглянув на сына, сказала:
– Связался черт с младенцем! – И обратилась к Коле: – Домой тебе, парень, пора, да за учебу. У нас в селе праздно только один мой сын живет.
Коля опустил голову. Только сейчас до него дошло, что живет он в чужом доме, ест чужой хлеб.
– Не вмешивайся не в свое дело! – прикрикнул на мать Сенька-воин.
– Смотри, вояка, властей вмешаю! – пригрозила мать.
Коля выскользнул на улицу, взял ведра, натаскал из колодца воды в бочку. Потом взгляд его упал на разбросанные по земле чурки. Он достал топор и точными, сильными ударами расколол чурки на мелкие полешки.
– Да не об этом я говорила тебе! – сказала ему тетка Дарья. – Мне работы твоей не нужно. Чай, не батрак. Ты, парень, пока не поздно, с Сенькой моим разойдись. У тебя свой путь. Иди к родителям, учись, делом займись. А Сенька тебя до добра не доведет.
Коля опустил топор и, переминаясь с ноги на ногу, мрачно смотрел в землю.
– Уйду от вас, не бойтесь, – сказал он.
Тетка Дарья махнула рукой и пошла в стайку, где негромко, но призывно мычала рыжая комолая корова.
На крыльце, постукивая костылями, появился Сенька-воин.
– Снесешь на выселок Ильюхе. У него и поживешь. А то мать бучу затеет. – И он протянул Коле записку.
– Ладно, – сказал тот, повернулся и, не прощаясь, медленно пошел к воротам.
Проглядели
В противоположность Пипину Короткому, Саша Коновалов был вольной птицей с дальним полетом. Он, как и Коля Ласкин, нигде не бывал, кроме своего Погорюя, не видел другой реки, кроме Куды, не уходил в тайгу дальше чем на сто километров. Но где только не побывало Сашино воображение, о чем только не мечтал он!
Александр Александрович передал Саше свою страстную любовь к астрономии. И тот принял ее по-своему. Он полюбил небо с его беспредельным простором и звезды с их таинственным мерцанием. Он мечтал стать летчиком, испытателем новых авиационных машин, первым пассажиром межпланетного корабля. Все явления жизни, которые проходили перед Сашей, вызывали в нем долгие раздумья, он пытался определить свое отношение к ним и к людям, которые его окружали.
Мать была для него самым дорогим человеком. Потеряв на фронте любимого мужа, она перестала следить за собой, но Саше и в голову не приходило упрекнуть ее в этом. Он гордился своей матерью: имя ее не сходило с доски Почета. В колхозе она трудилась, не жалея сил. Дома успевала вести хозяйство.
Самоотверженную заботу матери Саша чувствовал во всем и платил ей нежной любовью.
Так же, как и мать, Саше была дорога Стеша, но в этом он боялся признаться даже себе. С каждым днем его отношения к Стеше становились сложнее. Чувство детской дружбы медленно уступало место первой, осторожной и большой любви.