Честное пионерское! Часть 1

Федин Андрей Анатольевич

Я почесал кончик носа — тыльной стороной ладони, как это делал папа (а ведь я уже и позабыл об этой его привычке!).

На кухне с характерным хлопком вспыхнул газ на конфорке.

— Сочувствую Зое, — сказал я. — В больнице скучно и грустно. И кормят там… не «Птичьим молоком». Сам недавно вкусил все эти прелести. Отъедаюсь теперь макаронами. Вашей дочери повезло, Елизавета Павловна, что вы к ней приехали. Вы замечательная мама. И у вас чуткое материнское сердце. Без вашей поддержки Зое пришлось бы худо. Даже не представляете, насколько.

Уже не смотрел на гостью — один за другим вязал узлы. Дверь на

балкон я оставил приоткрытой. Но свежести в комнате это не добавило. С полчаса назад я выходил на балкон и едва не обжёгся о железные перила. Сам подумывал прогуляться на речку (утром, пока солнечные лучи не превратили асфальт улиц в раскалённую сковороду). Но прислушался к интуиции (и к логике) — остался дома. Потому что по моим подсчётам выходило: Каховская явится в эти выходные.

Заметил, как на виске гостьи блеснула капля пота — точно, как у Зои Каховской (когда девчонка зачитывала мне свою речь в больничной палате).

— Ну, почему же, — сказала Елизавета Павловна. — Представляю. Да и доктора мне описали возможные последствия — когда я проведывала Зою в больнице. Ты прав, Миша: нам с дочерью повезло. Страшно подумать, что было бы, не решись я вдруг проведать её в этом… лагере. С мужем поскандалила из-за своего «странного» решения. Мужчины не всегда понимают женщин.

— Всё хорошо, что хорошо кончается, Елизавета Павловна, — сказал я.

Поправил на подвеске неудачный узел. Снова зашуршал шпагатом. Засыпал Каховскую вопросами: «Как Зоя чувствует себя сейчас? Её выписали из больницы? Уже сняли швы? Она приехала с вами? Или осталась на море?» Не допустил в своей речи никаких намёков (обошёлся без «я же говорил»). Максимально упростил выражения (помнил: мне сейчас десять лет). Избегал «странных» словечек (которых, по словам Нади, нахватался в больнице). Расспрашивал Елизавету Павловну, но не прекращал работу. Хотя уже пообещал себе, что эта подвеска поставит в моей работе точку (возможно, промежуточную).

Каховскую не смутило моё любопытство. Она смотрела на меня с высоты своего немаленького для женщины роста (наверняка в школе играла в волейбол или баскетбол). Прятала свои эмоции под маской вежливого добродушия. Изредка улыбалась — будто хвасталась ямочками на щеках. Елизавета Павловна отвечала мне охотно, сохраняла в голосе приветливые нотки. Заявила, что дочь поначалу рассердило её нежданное появление в лагере. Но потом Зоя не раз ей повторила: «Мамочка, как хорошо, что ты приехала». В лагерь Зоя не вернулась (не захотела). Швы ей снимут во вторник — здесь, в Великозаводске.

Каховская уже расспрашивала о моём самочувствии, когда пришла Надя — та позвала нас в гостиную пить чай (на кухне бы мы не поместились). Надежда Сергеевна расставила на столе-книжке «праздничную» посуду — чашки и блюдца с ярким цветочным орнаментом. Порезала подаренный гостьей торт. От торта я не отказался. Наворачивал сладкое с удовольствием. Радовался, что теперь не подсчитывал калории (молодой организм сжигал их все, без остатка). Изредка отвечал на вопросы — с набитым ртом. Позволил Наде отвечать Елизавете Павловне вместо меня. С немалым интересом и сам слушал Надины рассказы о моей болезни.

Узнал, что первый приступ у Миши произошёл, когда мальчику едва исполнилось три года. Приключилось это в детском саду. Парнишка играл с другими детьми, но вдруг повалился на

ковёр. А когда пришёл в себя — долго рыдал: очень испугался. Надя насторожилась только после того, как у Миши случился новый «обморок» — через полгода после первого.

Надежда Сергеевна повела сына к докторам. Врачи мучали парня долго, но причины «припадков» не выявили. И не объяснили, как лечить мальчика — заверили, что «с возрастом пройдёт».

— И что он… увидел, когда лежал без сознания? — спросила Каховская.

Надя Иванова не донесла до рта ложку с тортом — её рука замерла в воздухе.

— Это Миша вам сказал, что он что-то видел? — спросила Надежда Сергеевна.

Я перевёл взгляд на Зоину маму — та невозмутимо улыбнулась.

— Я сама так подумала, — заявила Елизавета Павловна. — Ведь чего-то же он испугался?

— Дети много чего пугаются. И что здесь такого?

Надя пожала плечами.

— Мы с вами тоже часто видим сны, — сказала она. — В этом нет ничего необычного или ненормального. Ведь так? Доктор говорил: проблема может быть во временном кислородном голодании мозга. Он думает, что Мишины видения именно поэтому и происходят: от нехватки кислорода. Доступ артериальной крови к Мишиной голове на короткий промежуток времени становится недостаточным. От этого и все наши проблемы.

Иванова адресовала мне улыбку: пыталась взбодрить.

— Но скоро начнётся ускоренная перестройка организма — всё обязательно наладится, — сказала она.

Надя сообщила, что в детском саду приступы у Миши случались всё реже. Был перерыв длиной почти в год! Тогда Надя уже надеялась, что «всё закончилось». Но потом её сын пошёл в первый класс. Произошло «обострение». За первое же полугодие учёбы Миша потерял в школе сознание трижды (за что его потом и прозвали Припадочным — это я уже додумал сам). Во втором классе «болезнь» «слегка отступила»: был только один приступ. Надя уже подумала, что за третий год учёбы не случится ни одного. Но недавно приключился тот — майский. Он стал «самым сильным», отправил её сына в больницу.

Миша не приходил в сознание семь дней.

Надежда Сергеевна призналась, что те дни стали для неё «одним сплошным кошмаром». Целую неделю она будто «существовала в кошмарном сне», словно «кислородное голодание» в этот раз случилось не у Миши, а у неё («вот только сознание не теряла»). Надя почти не спала. Мало ела («похудела: новая юбка теперь сваливается — придётся шить другую»). Не включала телевизор. На работе у неё «всё выпадало из рук». Домой Надя возвращаться не желала. Будто боялась находиться в квартире одна. Часто плакала («нервы сдали»). Ноги сами несли её в сторону больницы, где лежал без сознания её ребёнок.

Она хотела быть рядом с сыном — постоянно.

В больнице её не успокаивали. Врачи сказали Ивановой, что с каждым днём «вероятность удачного исхода» снижалась. Сыпали ей в лицо статистическими данными — призывали «готовиться к худшему». На пятый день заявили, что надежды на выздоровление Миши почти нет. Говорили: пять дней «полной утраты сознания, сопровождавшейся отсутствием целенаправленных реакций на внешние воздействия» — большой срок. Объясняли: даже если «мальчишка» и очнётся, то навсегда останется «овощем» (Надя выразилась иначе, но я мысленно перевёл её сбивчивые объяснения в привычные для меня «термины»).