Честное слово
Шрифт:
– Что детки… В нищете, в горе… Без науки, часто без куска хлеба.
– Параня, не убивайся так. Мы что-нибудь придумаем… Ведь вы же меня не бросили, вырастили и выучили. Мой долг твоим детям помочь. Скажу тебе откровенно: к твоей Паше так моё сердце лежит. Без волнения видеть ее не могу: ужасно похожа на тетю. И в глазах её чистая, простая, бесхитростная душа…
Галя позвала к себе старшую девочку и, обняв её, поцеловала её голубые ясные глаза.
– Вылитая бабушка… Паша, поедем со мной в Сибирь. У меня хорошо. Учиться в школе будешь…
– Нет,
– Глупая ещё… Оттого и хочет с мамой голодать, – сказала Прасковья Ивановна и опять улыбнулась.
– А всё-таки, Параня, дорого это… Любит она тебя, жалеет и не хочет оставить. Золотое сердце у этой девочки… Вот как было у тёти.
– Да, маменька была неучёная и очень проста, а души справедливой, доброй… Всё, бывало, о правде, да о помощи, да о совести говорила. Тоже всегда бедных жалела. Я-то была тогда молода. Не понимала, не верила… А теперь узнала, что она за жизнь… Послушала бы маменьку, лучше было бы.
Галя обняла подругу и усадила с собой рядом на кровать.
– Расскажи, Параня, отчего всё случилось, отчего тётя померла… Я ведь вас потеряла из виду. Писала, просила знакомых узнать… Как в воду канули… Только и узнала, что тётя умерла, прачечную продали в другие руки. Помолилась я, поплакала об её доброй душе… О тебе постоянно справлялась. Никто ничего не мог узнать.
– Маменька умерла с горя. Муж у меня попался пьяница, разбойник. Всё прокучивал… Что, бывало, маменька ни даст, ничего не убережёшь. Характер у него был скверный, такой буян. За детей очень маменька убивалась. Душа-то у неё была чувствительная. Она всё близко к сердцу принимала: очень детей моих жалела… Скучала и таяла, как свеча… Недолго прожила она. Часто тебя вспоминала… Бывало говорит: «Уеду я к Гале. У неё покой найду».
– И не приехала… Уехала в другой мир, моя добрая, хорошая тётя, – с грустью отозвалась Галина Фёдоровна.
– Муж скоро умер; после одной драки ему голову прошибли… И вот осталась я с бабушкой и троими ребятами. Знаешь сама, я была у родителей балованная, своевольная; учиться ничему не хотела как следует… Думала, всю жизнь за спиной мамы проживу припеваючи. А вышло-то не так. Вижу теперь, что самое главное надо учить детей, дело им в руки дать. Вот и мучаюсь, глядя на них.
Прасковья Ивановна задумалась. Галя сидела, обняв её, и со скорбным выражением слушала печальную повесть подруги.
– Ведь ты, Параня умела шляпки делать? Отчего ты всё бросила?
– Замужем, с ребятами всё забыла… Это дело чистое, кропотливое… Где уж с моими-то грубыми руками… Хожу с бабушкой по стиркам. Ребята одни болтаются в углу без учения, без призору. С голоду не умираем, а сыты не бываем.
По лицу Галины Фёдоровны пробежала судорога, как бы от боли. Она привстала и живо проговорила:
– Ну, этого больше не будет. Так оставить вас нельзя. Детей надо учить. Знаешь, Параня, что я тебе скажу. Поедем со мной в Сибирь?
Лицо Прасковьи Ивановны выразило испуг.
– Что ты, что ты! Куда я поеду со старухой, с ребятами! Пустяки ты говоришь, Галечка!
– Нет,
– Сказки всё это, Галя. На какие средства мы поедем, оборванные… Да и бабушка не поедет.
– Ну, мы похлопочем её в богадельню.
– Хлопотали уже. Она ведь нравная, не идёт, внучат жалеет. Стара она, ведь ей, кажется, семьдесят семь лет, а всё ещё стирает, работает. Старинный крепкий человек.
– И бабушку уговорим. У нас там хорошо. Хозяева мои – иностранцы, очень требовательные, но хорошие. И школа у меня отличная, большая, светлая. И люблю же я это дело. И ученики меня тоже любят. С такой радостью работаю и пользу приношу. Спасибо тётечке, что дала мне в руки такой благородный кусок хлеба.
Прасковья Ивановна слушала задумчиво, и на её озлобленном, измученном лице мелькали какие-то светлые мысли и добрые чувства.
На другой день Параня с детьми была у Гали. Бабушка не пришла.
– Зачем я к ней пойду? Мы с ней недружно жили, – упрямо сказала старуха.
Опять две подруги вспоминали прошлое, толковали. Галя серьёзно и решительно настаивала, чтобы Параня ехала с нею.
Прасковья Ивановна как будто склонялась и отвечала, улыбаясь:
– Ну куда ты и на какие капиталы нас потащишь? Испугаются там такой оравы!
– Найдётся у меня немного денег, прикопила. Мы ведь скромно поедем.
– А бабушка-то? Она не поедет. Жаль ведь её оставить. Одна, старая. Всю жизнь нам отдала.
– Я её уговорю, – решительно сказала Галя.
И, действительно, уговорила, употребила в дело всё своё красноречие и взяла её просьбами пожалеть внучат.
Сначала старуха сердилась и слышать не хотела об отъезде.
– Никуда я не поеду. Пусть Параня с детьми едет. А я тут около родных могилок останусь.
– Бабушка, тут мёртвые, а там живые люди… ваши внуки… Вы им нужны. Они без вас скучать будут.
– Не дотащите вы меня, – уж как будто склонялась старуха.
– Дотащим… Вы ещё внуков подымете, вырастите. Работать вы молодец.
– Да уж это правда… Пока руки служат, даром хлеб есть не буду.
– Поедемте, бабушка, там дела много.
С трудом, но старуху уговорили. В подвале поднялась суета перед отъездом. Прасковья Ивановна ожила, расцвела, стала доброй и деятельной; она обшивала детей, стирала укладывалась и работала целые дни. Просвет и надежда на лучшее будущее придали ей энергии и сил для борьбы.