Честный проигрыш
Шрифт:
— А для меня она легка. Для меня нет ничего легче, чем любить тебя.
— Дорогой ты мой!
— Знаешь, я все-таки очень рад, что Хильда не поехала. Но мы ведь ее достаточно уговаривали?
— По-моему, да. Но может быть, Хильде и лучше не быть сейчас с нами. Мы все еще не оправились от удара.
— Не знаю, на пользу ли ей проводить столько времени с Морган?
— Мы не знаем, какие у них отношения.
— Похоже… Морган подмяла ее под себя.
— Хильда очень страдает. А на свете так мало людей, с которыми можно поговорить по душам. Подумай, насколько страшнее все было
— Аксель, тебе не кажется, что мы как будто… дезертировали? Заслонились нашей любовью и толком не разглядели и не прочувствовали все, что случилось?
— Наша любовь эгоистична, это несомненно. Любовь почти всегда чертовски эгоистична. Если есть за что ухватиться, человек не упустит такой возможности. Мы пытались и разглядеть, и прочувствовать. А находить убежище в любви — инстинкт, и вовсе не позорный.
— Я так чувствую и свою вину, и свою ответственность. Если б я только вовремя все разглядел…
— Думаю, это было за пределами твоих возможностей.
— Если бы только я рассказал всем…
— Не начинай все по новой, милый. Во всяком случае, не сегодня. А теперь посмотри-ка на карту…
— Ох, Аксель, если бы…
— Перестань, Саймон. Ты говорил, что где-то здесь должен быть городок с романской церковью.
— Да, наверное, уже близко. Может, остановиться и проверить?
— Думаю, вот он, твой городок. Если здесь есть приличный отель, мы, пожалуй, и заночуем. Куда торопиться? Перевалить через Альпы мы можем и послезавтра.
— Да, торопиться некуда. Посмотри, какой удивительный свет. Солнце еще не зашло, а я вижу звезду.
— «Вечерняя звезда — это и утренняя звезда». Фредж.
— Но это поэзия, Аксель, не логика.
Над раскинувшимся по склону лугом, который в мягком вечернем свете казался ворсистым ковром из зеленого бархата, возвышалась словно очерченная единым контуром серая масса домов. Голубой «хиллман-минкс» одним махом взлетел на холм и бесшумно въехал на квадратную серую площадь с блестками заходящего солнца на вымостивших ее камнях. Друг против друга возвышались здание мэрии с блестящей островерхой кровлей из синеватого шифера и церковь с устремленными вверх прихотливыми ломаными линиями аркад и ниш, переходивших в изящный шпиль почти такого же синеватого цвета с укрепленным на нем петушком, сверкавшим как золотой наконечник копья. В тимпане над дверью церкви потрескавшийся Христос измученно разводил в стороны длинные руки с огромными ладонями, призывал и судил.
— Давай сразу пойдем туда! — вскричал Саймон.
— Нет. В церкви теперь уже слишком темно. Посмотрим завтра.
Саймон не возразил. У него было такое чувство, что он никогда больше не будет спорить с Акселем.
— А вот и наш отель, — сказал Аксель.
Скромного вида Hotel Restaurant du Commerce занимал угловое здание площади. «Хиллман-минкс» плавно затормозил у дверей.
Пропустив Акселя вперед и предоставив ему договариваться с хозяяином, Саймон отошел в сторону. Он читал, но почти не умел говорить по-французски, и ему нравилось, что Аксель справляется с этим без всяких проблем.
Из темноватого
Миновав коридорчик, Саймон вышел в сад. Солнце все еще разливало тепло и яркий свет, хотя вечерняя звезда сияла уже вовсю. Виноградные ветки гнулись под гроздьями гладких, прозрачных, зеленых ягод, от листьев и тонких усиков шел отраженный нежно-зеленый свет, радостно и легко сливающийся с тихим светом солнца. Подойдя к виноградной беседке, Саймон наклонил голову и, оказавшись под сенью арки, погладил теплые, плотно прилегающие бусины вскормленных лозой гроздьев.
Аксель вышел из дома и, сняв пиджак, закатал рукава белой рубашки. Солнце играло золотыми бликами на его темных волосах.
— Я попросил patron сразу же принести нам сюда графинчик вина. Жди здесь, а я пойду взгляну на комнату.
Саймон уселся за стол. Patron в лиловых подтяжках суетился вокруг, расставляя вино, стаканы. «Merci». Саймон налил себе вина. Оно было великолепным. Зубчатые виноградные листья сплетались у него над головой и свисали, похожие на ладони ангелов. Волны тепла и рассеянный свет слегка колебали воздух.
Найти укрытие в любви — инстинкт, и вовсе не позорный, думал Саймон. Он осторожно коснулся боли, которая все это время была при нем неотступно, и почувствовал, что она стала слабее и давит уже не так сильно. Мысли о Руперте отодвинулись в прошлое, в славные прежние времена, реальность которых, как оказалось, была нерушима. Отпив еще глоток вина, он поднял голову и, глядя на пробивающееся сквозь листья солнце, ощутил молодую силу, подхватившую и зовущую его за собой. Да, он молод, здоров, любим, любит. И, сидя здесь в ожидании Акселя, глядя на этот южный, пронизанный зеленью свет, он не может не чувствовать, как пробегает по жилам теплая дрожь ожидания новых мгновений счастья.
23
— Даже и коробки теперь не такие. Когда я был молод, в каждом было что-то свое, свой характер, своя индивидуальность. А теперь это мерзкая безвкусица или дешевые приманки для туристов.
— Я принес тебе чаю, папа.
— Мир отравлен, страдает от голода, завис на грани ядерной войны, а все, что ты можешь, — это принести чашку чаю. К тому же еще и пролив его на блюдце.
— Извини.
— У меня жутко болит бедро, а тебе наплевать.
— Ты принял свои таблетки?
— Да. Никакого толку. Одна видимость. Может быть, это вообще просто сахар. Вот она, Служба здравоохранения. А еще плати шиллинг.
— Дай я поправлю подушки, папа. Ты разбросал их по всей постели.
— Я сам прекрасно могу их поправить. А тебе хорошо бы потратить частицу своего драгоценного времени и убрать здесь. Не понимаю, как я еще жив, когда комната просто кишит микробами. Тот кусок тоста, которым я швырнул в тебя на той неделе, все еще плесневеет вон там под столиком.
— Сейчас уберу.