Честный проигрыш

Мердок Айрис

— Морган, после того как Джулиус заходил и ты за ним побежала, вы еще виделись?

— Нет.

— Неправда.

— Конечно, неправда. Потом когда-нибудь я тебе все расскажу. Но что бы ни случилось, ты ведь не станешь плохо обо мне думать? Знаешь, если я упаду в твоих глазах, мне просто крышка.

— Дорогая, ты всегда ждешь от меня каких-то суровых моральных вердиктов, а у меня к ним ни малейшей склонности. Я хочу, чтобы ты была счастлива, вот и все. Осуждать тебя я не способна.

— Самим своим существованием

люди, подобные вам с Рупертом, выносят нам суровые моральные вердикты.

— Ты обращаешь нас в каких-то монстров!

— Нет-нет, я говорю с полнейшим одобрением и восхищаюсь вами обоими. Но сама, может, и проголосую за безумие. Возможно, именно это роднит меня с Питером.

— Просто не понимаю, что ты собираешься делать, сидя совсем одна в этой квартире.

— Жить в свое удовольствие. Начну устраивать оргии и сделаюсь предметом пересудов всей округи.

— Милая, я надеюсь…

— Шучу. Я действительно буду жить в свое удовольствие, но тихо и интеллигентно. Займусь воспитанием Питера, буду выпивать с Саймоном, начну усердно посещать театры и концерты, обойду все картинные галереи Лондона…

— Рыскать по галереям ты всегда любила. Но и к нам ты должна приходить часто-часто. Радость моя, ты ведь нас не забудешь? А сейчас, думаю, тебе уже пора. Вызвать такси?

— Не надо. Я хочу пройтись. У меня только этот чемоданчик и корзинка. Не беспокойся, Хильда. И помни, что ты меня любишь.

— Уж этого мне никак не забыть.

— Привет и поцелуи Таллису.

— Не перебарщивай с легкомыслием, дорогая.

Хильда с улыбкой махала в окно, пока Морган не скрылась из глаз в конце Прайори-гроув. Потом вернулась в спальню, села к зеркалу. Если она все же выкрасит волосы, не потускнеют ли они? Как ни крути, а выкраситься — значит распрощаться с молодостью. Под глазами сегодня опять залегли тени. Сама она еще видит лицо таким, как в юности: свежим, задорным, прелестным — но видит ли это еще хоть кто-то? А Морган сияет, хотя в ее оживлении есть и что-то болезненное. Надо было, наверно, настойчивее расспросить ее о Джулиусе.

Хильда прошлась расческой по своим длинным темным с проседью локонам, и они снова легли на место красивыми волнами. Затем чуть попудрила нос и слегка подкрасила губы. Помада сделала лицо старше. Надо, наверно, попробовать другой оттенок. Сколько же лет назад она в последний раз думала о косметике? Перспектива беседы с Таллисом не радовала. Это была идея Руперта. Он всегда беспокоится о других, чувствует личную ответственность за их благополучие, и ему всегда хочется ясности. Мужчинам часто этого хочется.

С каждой минутой Хильда расстраивалась все больше. Ей не нравилось настроение Морган, и, хоть она и сказала, что никогда никого не судит, легкомысленное поведение сестры было ей неприятно. Хильда не сомневалась, что все дальнейшие заигрывания с Джулиусом приведут

только к ухудшению этой болезненной ситуации. К самому Джулиусу она тоже переменилась, и предложение Руперта, чтобы теперь, когда Морган выехала, они как-нибудь пригласили его пообедать, было встречено ею более чем прохладно. Жалость к Таллису делалась все пронзительнее, и постепенно становилось ясно, что ее обостренное восприятие происходящего отчасти связано с чувством своей вины. Нужно было скрывать, что брак Морган принес ей разочарование. А она вместо этого помогала выработке презрительного отношения к Таллису. Хильда рассчитывала, что Руперт, который, как говорили, презирал Таллиса за его нерешительность и разболтанность, не станет говорить с ним тоном обвинителя. Это было бы неуместно. Им следует просить прощения у Таллиса.

Перейдя через лестничную площадку, Хильда вошла в кабинет Руперта:

— Я проводила Морган. Все в порядке. Она надеется отвезти Питера в Кембридж.

— То же самое она говорила и мне. Это огромное облегчение. Чем чаще они будут видеться, тем лучше.

— Как дела с книгой? — Хильда наклонилась к мужу и пробежалась пальцами по тусклым редеющим сухим прохладным волосам.

— Страшно сказать, почти закончена. — Руперт чуть отодвинул в сторону исписанный бисерным почерком желтый блокнот.

— Устроим, как и договаривались, праздничный обед.

— Хорошо. Ты не возражаешь, если я приглашу Джулиуса? Он всегда проявлял интерес к моей книге.

— Не возражаю. Но тогда мы не сможем пригласить Таллиса.

— Это, увы, неизбежное следствие.

— Что ж, Джулиус твой друг. Где мы сейчас примем Таллиса: здесь или внизу?

— Внизу, пожалуй, непринужденнее.

— Я рада, что ты настроен на непринужденность. Сейчас поставлю там поднос с напитками. С чего ты начнешь разговор?

Они стали спускаться по лестнице. Хильда шла сзади, положив руки мужу на плечи.

— Сначала выслушаю, что он скажет.

— Ты думаешь, он должен наконец заставить Морган высказаться?

— По правде говоря, да.

— Но Таллис не способен ни к какой напористости.

— Здесь нужна не напористость, а чувство ответственности и твердость.

— Морган еще раз виделась с Джулиусом.

— И как это прошло?

— Она молчит.

— Мне не нравится поведение Морган.

— Мне тоже. Знаешь, Руперт, иногда мне начинает казаться, что Морган все еще любит Таллиса. Раньше я это не понимала, а теперь вижу: он ее притягивает. Если б хоть что-нибудь изменилось, если бы Таллис смог удивить ее, заставить увидеть все в новом свете…

— Это так называемая перемена гештальта. Вот почему я и выступаю за жесткое объяснение.

— Может, такой разговор и был бы полезен, но не в том тоне, который ты предлагаешь. Не «послушай, я должен знать, на каком свете нахожусь».