Чёт и нечёт
Шрифт:
Убедившись в том, что это путешествие в Мариуполь было совершено по воле Хранителей его Судьбы, Ли еще раз стал перебирать в памяти абсолютно все мариупольские происшествия, чтобы не упустить какой-нибудь Их знак, и нашел: Мариуполь в то лето был единственным крупным городом в империи, где наблюдалось полное солнечное затмение.
Ли вспомнил, как это было. День был облачный, но на момент затмения облака над тем местом, где он стоял, расступились, и все произошло на его глазах: постепенно Тьма закрывала Свет, и вот уже только сверкающий ободок из протуберанцев свидетельствовал о том, что Свет еще жив. Наступило мгновение Тьмы, и затем началось возвращение Света. Вскоре на ослепительном диске осталась лишь одна темная полоска. Наконец и она исчезла,
Оживив все это в памяти, Ли воссоздал и все свои впечатления тех необычных мгновений и еще раз почувствовал, как откликнулась на них его душа. И тут он вспомнил забытое им в суматохе переживаний, выпавших ему на долю в те дни, ясное ощущение происшедших после затмения каких-то необратимых изменений. Но, насколько он помнил, в реальном, окружающем его мире ничего особенного не произошло: этот мир лишь заснул на мгновение и просто возобновил свое движение. А это означало, что возникшее у него в душе чувство новизны относилось не к внешнему миру, а к миру самого Ли. Это был знак, еще один «звук лопнувшей струны, замирающий, печальный».
Знак этот, как теперь стало казаться Ли, устанавливал новые отношения между ним и Хранителями его Судьбы, и отныне его жизнью будет управлять не только Их воля, но и его, Ли, желание. В своих выводах он, как всегда, не был уверен до конца. Первым и пока единственным его желанием было желание перестать быть зрелым и сосредоточенным человеком без возраста, каким он стал, когда осознал свое предназначение, открытое Рахмой. Ли понимал, что детство, отрочество, юность теперь уже не вернуть, но он хотел оставшиеся ему несколько лет молодости прожить молодым, а не умудренным жизнью старцем. Ли захотелось отложить мудрые книги — мудрости ему пока и без того хватало — и делать глупости. Он хотел любить и ревновать ту, которую выберет сам, а не получать от Них назначенных ему в качестве энергетических доноров женщин. Он хотел назвать любимую своей женой. Хотел, чтобы ее не уносили от него поезда и обстоятельства, а чтобы ее лицо, ее глаза рядом с ним встречали его пробуждение, и его распахнутые глаза встречали ее, возвращающуюся из снов. Хотел, чтобы их близость определялась их, а не чужой волей. Ради этого Ли был готов пережить нужду и невзгоды и полностью до дна испить сладко-горькую чашу, уготованную человеку на Земле.
И все это в определенной мере было ему дано.
Дядюшка умер в январе 55-го. За ним через два месяца ушла тетя Леля. Несмотря на постоянно демонстрировавшуюся им готовность к смерти, завещания дядюшка не написал, а поскольку Леля умерла после него, половина всех денег и половина дачи отошла государству. Тетя Манечка почти ослепла и еле-еле передвигалась. За каждый шаг ей приходилось платить, и ее денежные запасы, лишившиеся в лице дядюшки своего постоянного источника, стали таять с огромной скоростью. Денежный ручеек к Ли и Исане вскоре пересох и прекратился. Но Ли достойно встретил это первое испытание. Он стал давать уроки девятикласснику и делать расчеты к курсовым проектам богатым бездельникам. Его доход вместе с повышенной стипендией намного превысил заработок молодых инженеров.
Ли, конечно, понимал, что он не забыт Хранителями его Судьбы: уж слишком легко он преодолевал те житейские невзгоды, на которые себя обрек. Более того, ему впервые в его жизни было разрешено использовать дар внушения для «личной выгоды»: если он обращал внимание на какую-нибудь девушку и три-четыре дня думал о ней с желанием, то после этого он мог быть уверен, что его уже не мысленные, а реальные ласки не будут отвергнуты. Так он и выбрал себе жену, поцеловав ее на седьмой день их знакомства.
Ли решил, что отныне он сможет пользоваться внушением по любому поводу, но Они нашли способ дать ему понять, что он ошибается: однажды Ли указал двухлетнему, только начавшему говорить сыну на свою руку и сказал:
— Смотри: сейчас здесь появится густая шерсть и моя рука станет медвежьей лапой!
Сын перестал капризничать, но, взглянув на руку, забился в истерике, а испуганный Ли стер в его воображении медвежий образ, заменив его добрым котом-мурлыкой. После этого Ли использовал внушение только в отношениях с женщинами. Лишь один раз, когда ему зачем-то позарез нужно было вернуться из командировки раньше срока, он с помощью внушения заставил довольно большую компанию — человек шесть — подписать необходимый протокол, который они потом, опомнившись, выкрали и уничтожили, но эту проделку Хранители его Судьбы ему простили.
Первые полгода после рождения сына действительно были нелегкими для Ли: не хватало денег. Но тут ушла в мир иной тетя Манечка, которая не только оставила четкое завещание, разделив свои деньги и имущество, но и свою долю авторского права на дядюшкины творения она тоже передала наследникам. Все вместе составило довольно круглую сумму, и Ли лет десять аккуратно расходовал ее на отпускные «броски на юг», покупку некоторых вещей, а иногда и просто на «добавки» к заработку. Когда же это наследство подошло к концу, Ли уже и сам зарабатывал неплохо и научился подрабатывать «на стороне».
С оформлением же этого наследства связана и первая поездка Ли в совершенно опустевшую, новую для него Москву. Впервые на Курском вокзале встретил его не старый добрый шофер Василий с машиной, а чужие, едва знакомые люди, «вышедшие» год тому назад на тетю Манечку с предложениями «посодействовать» переизданию самых знаменитых дядюшкиных книг. Поскольку от нее потребовалась лишь скромная и смиренная просьба, адресованная в одну из самых высоких инстанций, она рискнула, и, как часто в ее жизни бывало, удачно: разрешение было получено; люди, спланировавшие эту затею, ринулись в издательства, где у них все было «схвачено». Тетя Манечка в свой последний год жизни успела воспользоваться плодами этого начинания, но большую часть гонораров еще предстояло получить.
Поскольку инициативные люди, «работавшие» с издательствами, были заинтересованы в скором и бесконфликтном оформлении наследства, они к приезду Ли отнеслись со всем вниманием. Ему был заблаговременно снят недорогой одиночный номер в старой гостинице в самом центре Москвы — в Столешниковом переулке — с окном на знаменитую в те годы кондитерскую. Гостиница же почему-то называлась «Урал».
Деловая часть визита Ли тоже была подготовлена отменно. Точно в назначенный час его ждал нотариус, потом пошли предварительно подготовленные визиты в издательства. Его не перегружали — не больше одной деловой встречи в день, и эта неторопливость располагала к доверию. После «дела» следовал совместный обед здесь же, в центре — то в прохладных подземельях «Арагви», то в «Национале», то в «Гранд-отеле», то в «Астории». Хорошее усваивается быстро, и вскоре Ли, сначала под неназойливым руководством своих новых знакомых, а потом и самостоятельно, постиг азы грузинской, русской и европейской кухни и мог сделать квалифицированный заказ в самых фешенебельных ресторанах Москвы.
Важным открытием для него стал и мир вина. Ранее такой однообразный в его представлении, теперь он засверкал всеми яркими красками, а сердце свое он без колебаний отдал винам Грузии — от самых «простых» кахетинских и имеретинских до такого шедевра, как «Манавимцвани», и его встречи с волшебными именами «Ахмета», «Оджалеши», «Киндзмараули» и многими, многими другими стали памятными вехами в его дальнейшей жизни.
После каждого обеда, завершавшего неизменный успех очередного нужного «мероприятия», Ли получал полную свободу, при этом ему советовали, где и что «посмотреть» и купить. Эта свобода была подкреплена довольно приличной суммой денег, поскольку принимавшие его люди сумели «организовать» выплату некоторой части гонорара в одном из издательств. Но Ли не спешил погрузиться в любимое занятие советских людей — что-нибудь «доставать», и в первый же свой досуг без колебаний отправился на окраины того исчезнувшего для него мира, где еще совсем недавно кипела жизнь небезразличных ему людей со всеми ее мелочными, суетными заботами и высоким, таинственным, не сразу понятым им подтекстом.