Четки фортуны
Шрифт:
День за днем дружба Романа и Наташки дошла до того, что они начали целоваться, а остальное…
– …остальное, – сказал Роман, – когда станешь моей женой.
Такое своеобразное вышло предложение руки и сердца.
– У тебя же ни с кем не было раньше «остального»?
Наталья залилась алой краской и еле слышно ответила:
– Ни с кем.
Роман, тронутый таким проявлением девичьей стыдливости, обнял ее в награду за оную и погладил по плечу.
– Я жениться хочу, – объявил он отцу, глядя исподлобья молодым упрямым волком, готовым схватиться
Но «старый» уже ждал разговора.
– Правильно! – одобрил он. – Вот это речь, достойная не мальчика, но мужа! Молодец, сынок! В первую очередь надо жениться, не скакать по бабам, как блоха по бродячей дворняге. Жениться, чтоб дети сразу пошли, а потом уж учиться, трудиться, служить. Придумали – девице рожать время, а она все за партой локти протирает. Меня мать в восемнадцать родила, оттого я такой крепкий. А мой отец, когда б его мать одиннадцать классов образовывалась, вообще не родился бы: дед на фронте погиб. Других же коль не война, так свои опричники загубили. Так что женись, Ромка, и сделай меня дедом богатыря, как там… к исходу сентября.
…
Свадьба была назаначена на первую субботу после выпускного бала. «За одну неделю и аттестат зрелости получишь, – потирал руки отец, – и свидетельство о браке. Без него какая может быть зрелость? Липовая».
На выпускном вечере Наталья была в белом; это был вечер их официальной помолвки с Романом. Весь класс, да что класс – школа – объявлением со сцены в торжественной части была приглашена на свадьбу. В белом выпускном платье, в венке из ромашек Наталья выглядела прелестнее фарфоровой Весны. А что еще требуется от невесты?
На свадьбу Наталью одели, как в старину, в красное тюлевое платье и красную фату до плеч. Теперь она была не фарфоровой Весной, а летом красным, красной девицей, созревшей для замужества.
Венчание и застолье было таким, которое из неведомо какой предосторожности не описывают, как это делали в сказках, а мудро опускают занавес со словами, что мед-пиво-де пили, по усам текло, да в рот не попало.
Вечером молодые уединились отдыхать в комнату Романа, переоборудованную под спальню для новобрачных.
Уже было за полночь, когда дверь ее шумно распахнулась, вышел бледный, одетый по пояс Роман, прошел в гостиную, снял со стены пистолет и вернулся обратно, прочно и тихо затворившись.
Спустя несколько секунд, отмерянных ударами стенных часов, квартиру огласил сухой, короткий выстрел – как точка в конце ударов.
Роман приставил пистолет к голой груди отшатнувшейся супруги и выстрелил ей в сердце. Она лежала брошенной резиновой куклой без движения, будто никогда и не жила. Убийца дулом смахнул с комода фарфоровую статуэтку Весны, она упала и разбилась вдребезги.
Увидев эту страшную сцену, вбежавший на звук выстрела отец сжал себе рукой горло и выдавил:
– За что ты ее, сынок?
Тот медленно повернул к нему белое лицо и ответил одними губами:
– …не девственница.
Отец сжал горло сильнее:
– Вот тебе и пирог с грибами…
22.07.2004
В раю не умирают
Голос учителя на последнем уроке
Но самым большим сокровищем городка были горы, растянувшиеся по всей протяженности горизонта. Горы всегда красивы. К их красоте невозможно привыкнуть. До боли знакомая, она всегда разная, всегда новая и неожиданная. Утром на склонах хозяйничают голубые тени, к середине дня они темнеют до синевы, к концу переползают в черноту. Тона и оттенки синевы, как и черноты, зависят от того, солнечный или туманный выдался день, идет дождь или падает снег, какое время года, настроение; от этого же зависит сияние и матовость снежных вершин. В гамме гор, как в музыке, семь нот, но всегда они звучат по-новому. А когда горы скрывает от глаз мутный туман непогоды и они едва виднеются, превращаясь в призраков гор, музыка становится таинственной и не от мира сего.
Горы видны из множества окон, с десятков террас и балконов, что превращает любой, даже самый скромный домишко в виллу с захватывающей панорамой. Она неукоснительно входит в стоимость недвижимости и новому владельцу обходится в кругленькую сумму.
В луче солнца, пробившемся меж облаков, как рассеянный свет прожектора, зависает коршун – зависает он и черною точкой в зрачках Клелии; секунда, другая – коршун облюбовал добычу, взял как следует на мушку – и камнем рухнул вниз. Черная точка взорвалась и наводнила глаза Клелии.
По дороге домой Клелию рассмешило, что ноги у нее неожиданно стали мягкими, она их не чувствует – как же тогда движется, если не идет?
Ее взгляд обжегся о куст ярко-пурпурных роз. Что же она утром их не заметила? Это значит замечать было нечего, и неужели за шесть часов, которые она просидела на уроках, весь куст так дружно расцвел и превратился в пышный торжественный букет? Что ни говори, а жила Клелия в раю, теплом, уютном, красивом. Правда, она этого не знала, ей не с чем было сравнить. Она просто растворялась в нем, как сахар в чае, сливалась с ним, не подозревая, что может быть иначе.
К вечеру у Клелии стала мягкою и голова.
Мать позвала ее к ужину, как раз когда она прилегла на кровать в своей комнате и пуховая подушка показалась ей жесткой и ухабистой. Она хотела крикнуть, что не будет есть, но вместо крика вырвался шепот. Мать заглянула в дверь (как она, оказывается, похожа на Клелию… Почему она раньше этого не замечала?.. Такой и Клелия будет лет через двадцать…):
– Ну, ты идешь?
– Мам, я не буду есть.
Мать подошла и положила ладонь ей на лоб: