Четверка в четверти
Шрифт:
— Вот, дяденька, примите…
— Откуда у тебя, мальчик, бутылки? — строго спросил приемщик.
— Да папан просил сдать. С праздника еще остались.
— Праздник во-он когда был, уже новый надвигается, не врешь ли?
— Да не вру я, дядя, честное пионерское. Вот братан подтвердит. Давай, братан, твои бутылки, — обратился он к Пенкину.
— Ну, смотри! — сказал приемщик и стал считать бутылки.
— Две разбитые, две импортные, за остальные шестьдесят пять копеек.
— Разбитые обратно давайте!
—
— Пригодятся.
Мышкан пересчитал мелочь, спрятал непринятые бутылки и зашагал прочь.
— Как же ты — честное пионерское давал? — испугался Пенкин.
— А меня из пионеров… того… тю… поднаддали. Исключили меня из пионеров. Я теперь что угодно давать могу.
— А зачем бутылки разбитые унес?
— Потому что они не разбитые вовсе. Дядя их на свой счет мечтал списать. Каждый мухлюет по-своему. Я эти бутылки в другом месте сдам. Не пропадать тридцати четырем копейкам!
— А куда ты деньги деваешь?
— Кучу! То кремовых пирожных съем, то сосиски с горошком. И на кино откладываю. Очень кино уважаю. Хочешь, будем вдвоем бутылки собирать. В долю. Доход — пополам.
Пенкин подумал, что смог бы быстро набрать до билета в Сызрань, но все-таки собирать бутылки было как-то нехорошо.
— Ты чего пугаешься? Государству от этого только прибыль, — толковал Мышкан.
В самом деле, государство от этого ничего не теряло. Государству нужны были пустые бутылки…
Пенкин и Мышкан договорились встретиться завтра у кинотеатра «Призыв», где пойдет знаменитый фильм «Верная рука — друг индейцев». На этом они расстались, и Пенкин двинул на Садово-Гончарную. По дороге, то ли ему показалось, то ли на самом деле, увидел Пенкин невдалеке Машу Шамрочку, шедшую по улице и оглядывавшуюся по сторонам. Недолго думая, он шмыгнул в подъезд. Потом, убедившись в безопасности, продолжил свой рейс.
Собрать на бутылках необходимую сумму денег можно было дня за три, за четыре. А за эти дни прибыл бы ключ из Боливии, и все бы прекрасно обошлось.
И Пенкин, довольный, поднимался по лестнице. Все складывалось не так уж и плохо. Единственное, что мучило Пенкина, — Галин дневник, который лежал в его портфеле.
Он вспомнил про Галю, про Корягина, и ему стало немножечко грустно. Тогда он представил себе Ильина и Замошину — грусти как не бывало.
Он даже запел походную туристскую, музыка Дунаевского.
Глава шестая. Нина Григорьевна дома
Когда на следующий день Нина Григорьевна вошла в класс, все сияло как новенькое. Стены, парты, классная доска и даже подоконники были аккуратно выкрашены.
И все второе звено смотрело на Нину Григорьевну
— Кто же это отличился? — спросила растерявшаяся Нина Григорьевна.
— Пенкин, — поднялся со своей парты Корягин. — То есть все мы, конечно, все второе звено, но Пенкин — организовал!
Место рядом с Кудрявцевой пустовало.
— Он тут до ночи оставался, — перехватил взгляд учительницы Корягин. — Я ему разрешил на первый урок опоздать. Очень уж он утомился вчера.
Нина Григорьевна взглянула на Замошину. Та, не поднимая глаз, записывала что-то в дневник.
Утро для Пенкина складывалось на редкость удачно.
Он то появлялся, то исчезал.
Когда выяснилось, что заболела учительница по биологии и урок проведет Антон Семенович из старших классов, Пенкин немедленно появился и получил очередную пятерку. С урока рисования он исчез, но успел оставить рисунки за прошлые две недели. На одном из них было изображено яблоко в разрезе, на другом — срисованный с учебника подъемный кран.
Не только второе звено, но уже весь класс бойко отвечал на вопросы, что Пенкин «только что здесь был», «вот-вот вышел», «сейчас, через минуточку придет».
Весь шестой «В» объяснял, что это Пенкин перекрасил классную комнату, и те, кто читал, и те, кто не читал статью, — разводили руками и восклицали: «Ай да Пенкин!» Только Оля Замошина молчала и исподлобья наблюдала за Кудрявцевой.
— Чего ты злишься? — подошел к ней Корягин после геометрии, которую Пенкин пропустил. — Ну, устал человек, всю ночь красил. Не для себя же он старался, а для всех. Между прочим, и твою парту выкрасил…
— Ты мне хоть не заливай, — оборвала его Оля.
— Вот чудачка! Не веришь, что это — Пенкин?
— Он же из дому ушел!
— Ушел и вернулся.
— И не стыдно?
— Чего стыдного-то. Вот Андрей подтвердит. Миронов! Когда вы вчера с Пенкиным из школы ушли?
— Часа в два, — сообразил Миронов.
— Дай честное пионерское! — предложила Замошина.
— Не давай ей пионерского, — остановил Корягин Миронова, который уже приготовился. Назло не давай. Подумаешь — не верит. Пришла бы вчера сама, если активистка, и парты красила. Что, плохо, скажешь, выкрасили?
— Я этого не говорю.
— А не говоришь, так и помолчи.
И Оля временно замолчала.
И Нина Григорьевна, вопреки ожиданиям, не очень доискивалась — где Пенкин. Услышав пару раз, что он «только что здесь был» и «две минуты как вышел», она сказала громко, так, чтобы все слышали, что собрание откладывается до завтра, так как директора школы Ивана Петровича вызвали куда-то на совещание.
В конце уроков Кудрявцева снова собрала второе звено, а Корягин попросил остаться звеньевых первого и третьего и еще Колю Сорокина. Они совещались недолго и разошлись с решительными лицами.