Четверо детей и чудище
Шрифт:
Съежившись от смущения, я сняла джинсы, футболку и трусы. Она с изумлением посмотрела на мою одежду, качая головой, потом подобрала ее двумя пальцами и бросила в плетеную корзину.
— Девчонка, значит. И чего только в этот диковинный мальчиковый костюм нарядилась, — сказала она. — Давай пошевеливайся. Залазь в ванну и начинай с себя грязь соскребать.
Я осторожно сунула ногу в воду и взвизгнула:
— Ледяная!
— Давай уже залазь, сколько можно. Ишь, расшумелась, — прикрикнула она. — По-твоему, у нас есть время для каждого тут воду подогревать? Шевелись, кому сказано, до полуночи мне как пить дать еще десяток
Я наскоро вымылась в леденющей воде сидя на корточках — дно у ванны было шершавое и мерзкое. Мыло воняло и щипало глаза.
— И космы свои вымыть не забудь, — сказала надзирательница.
Шампуня не было, так что пришлось намыливать голову мылом, а потом окунать в ванну. Вместо полотенца выдали маленькую ветхую тряпочку, так что с меня текло в три ручья, пока я натягивала чистую одежду, выданную надзирательницей: странную жесткую нижнюю юбку и длинные чесучие подштанники, грубое серое платье с фартуком, который мне оказался очень велик, и ботинки не по размеру.
— Извините, мне ботинки малы, — пробормотала я, но надзирательница плевать на меня хотела.
— Ступай. — Она потащила меня за собой.
Она провела меня через комнату, где было полно детей, совсем малышей и постарше. Меня, видимо, отнесли к категории повзрослее и потому потащили дальше. Какая-то девочка, не старше Моди, поймала меня за юбки — хотела, видно, на ручки, — но надзирательница, недовольно цокнув языком, отцепила ее пальчики.
Наконец мы пришли в длинную унылую комнату, где ровными рядами сидели женщины. Большинство были совсем старые, седые и беззубые. Одеты все были одинаково, в казенное серое.
— Посидишь здесь до ужина, — сказала надзирательница. — Твой номер — сто двадцать один. В спальне будешь спать в кровати с этим номером. А завтра определим тебя в полировальный цех. Не смотри на меня так! Это не работа, а чистая синекура. Скоро освоишься.
— А как же уроки? Я что, не буду в школу ходить? — спросила я.
— Читать-писать умеешь? Цифры знаешь?
— Да, мэм.
— Тогда какие тебе еще уроки? — Она покачала головой и энергичным шагом вышла из комнаты.
Неприятная дама, и все-таки мне хотелось, чтобы она осталась, не бросала меня с этими странными неподвижными старухами. Как себя вести? Что говорить, что делать? Я на цыпочках пошла по рядам, пытаясь отыскать свободный стул. Надо найти номер 121. Никаких пометок на них на первый взгляд не было.
Одна бабулька кивнула мне, вроде как приветливо, и я наклонилась к ней.
— Скажите, пожалуйста, куда мне сесть? — шепотом спросила я.
— А сюда и садись, деточка, — сказала она и сделала широкий жест, как будто перед ней было пять мягких кресел.
— Спасибо, но куда именно? — нерешительно спросила я.
— Прошу, раздели со мной скромную трапезу. — Пожилая женщина величественно указала на невидимое блюдо.
— Что, извините?
— Не слушай старую Сари, она в полном маразме, — сказала ее соседка. Она была куда моложе, лет тридцати-сорока, но лицо у нее было грубое, очень худое, изборожденное глубокими морщинами. — Половина наших не в себе, — продолжала она буднично. — Может, так оно и легче.
— Здесь очень плохо, да? — спросила я.
Женщина передернула плечами:
— Родным домом не назовешь — но другого-то у меня нет.
— А уйти отсюда нельзя? Мы тут заперты? — спросила я.
— А куда ты пойдешь? В канаве еще жестче спать,
— Но можно ведь много работать, скопить денег и купить свое жилье, да?
Она уставилась на меня:
— Здесь жалованья не платят, барышня. Мы работаем за еду и крышу над головой.
— Но это же как тюрьма, а я ничего плохого не сделала, честное слово, — воскликнула я.
— У тебя нет денег, и идти тебе некуда. Этого им достаточно, — сказала женщина. — Тебе еще многому предстоит научиться.
— Значит, отсюда никогда не выйти? — спросила я.
— Ну, если будешь у надзирательницы в любимицах, она, может, при случае и сосватает тебя в услужение, только для этого надо к ней подлипать день и ночь, а это не по мне.
— В смысле — служанкой?
— А кем же еще?
Я подумала о всех прочих возможностях, оставшихся в будущем, и на меня накатило отчаяние. Я подняла голову и посмотрела на окна. Я смотрела на них весь тот длинный, одинокий вечер, пока медленно угасал свет.
Нас отвели в другое унылое помещение, где были длинные столы и скамейки. Мы снова расселись рядами и стали есть несвежий хлеб и запивать его водянистым какао с комками, от которых дрожь пробирала. За столом никто не разговаривал. Может, не разрешалось. Только печально шамкали беззубые рты, пережевывающие в кашу хлеб.
Потом звякнул колокольчик, и женщины послушно встали и поплелись вон. Далее следовало посещение неописуемо гадкой уборной с бесконечной очередью, а потом нас повели спать, хотя еще даже толком не стемнело. Я думала, мы будем спать в одной большой палате, но оказалось — у каждого свой закуток, вроде камеры. Камера номер 121 была такая тесная, что, лежа на жесткой койке, я могла достать руками до обеих стен. Постельного белья не было, подушки тоже, только грязное серое одеяло.
Окна как такового тоже не было, но через маленькую вентиляционную отдушину в кирпичной стене над головой виднелся лоскуток неба. Я не отрывала от него глаз, пока он не почернел. Солнце явно давно уже село — а я была все там же, в работном доме, в прошлом. Я застряла здесь навсегда.
Я снова заплакала, и кто-то постучал в стену:
— Хватит носом шмыгать! Спать мешаешь!
Я постаралась плакать потише. Я слышала, как плачут еще несколько женщин; где-то в здании отчаянно рыдал младенец. Я свернулась в тугой клубок и зажала уши. Как же мне вынести эту ужасную, безрадостную жизнь? И вдруг стало очень темно. Меня вышвырнуло из кровати, подбросило в воздух, закрутило, а потом я упала и с треском приземлилась… на собственной кровати, дома! В ногах у меня сидела Шлёпа, рот до ушей.
— Ох, Шлёпа! Я правда дома? Ты в жизни не поверишь, что случилось! Я застряла в прошлом из-за этого своего дурацкого желания, и там был просто кошмар. Меня в работный дом запихнули! Я думала, я там навсегда останусь. Как я вообще вернулась-то?
— Это я тебя вернула, — сказала Шлёпа, подпрыгивая на кровати.
— Мы все решили, что после заката ты так и так вернешься, и особо не дергались. Я даже подумала: так тебе и надо — главное, сама меня тупой обозвала, когда я не то желание сболтнула при псаммиаде! С ребятами из книжки мы здорово оторвались. Сирил забалдел от моего ноутбука, а когда я ему показала папину машину в гараже, он вообще чуть не рехнулся, и Роберт тоже. А Антея с Джейн все твои книжки перелистали и кое-что из твоей одежды мерили.