Четверо детей и чудище

Уилсон Жаклин

Мы к этому времени умиляться и улыбаться перестали. Эти четыре стишка, честное слово, уже поперек горла стояли.

— До заката еще мильон часов, — сказал Робби, все пытаясь угомонить пса.

— Может, домой пойдем? — предложила Шлёпа. — Авось они за нами не потащатся. Пусть себе пиликают, и брешут, и пляшут, и чихают, и валятся, и таскают свой дурацкий чайник туда-сюда сколько душе угодно. Я на компьютере поиграю, ты почитаешь, Робби потетешкается со своим пластмассовым зверьем. Айда?

— Я не тетешкаюсь, — сказал Робби. — Я пытаюсь

создать диким животным благоприятные условия для жизни в неволе.

— В смысле таскаешь льва по лестнице и причитаешь: «Какой лёвушка красавец, если будешь себя хорошо вести, лёвушка, я тебе дам медку»? — поддела Шлёпа.

— Моди так весело с этим народцем, — сказала я. Она как раз требовала «Еще! Еще!».

— Может, она уговорит их за нами пойти? Пусть в саду резвятся, а мы от них в доме спрячемся, — размышляла Шлёпа.

Идея была очень заманчивая, тем более что книжку я на пикник не взяла. Мы со Шлёпой попробовали убрести в сторонку. Чайник с тарелкой тут же побренчали за нами на тоненьких ножках.

Мимо как раз проходила женщина с собакой. Она испуганно уставилась на отплясывающую посуду.

— Это что же такое? — выдавила она, ловя ртом воздух.

— Да просто заводная игрушка, — сказала Шлёпа и схватила чайник с тарелкой.

Посуда возмущенно замахала ножками. Залаял стишковый щенок, собака женщины залаяла в ответ, и она на секунду отвлеклась, чтобы их растащить. Тут прибрела корова, выжидающе глядя в небо.

— Батюшки! Я и не знала, что в Оксшоттском лесу скот гуляет, — всплеснула руками тетка. — Здесь что же, пастбище устроили?

Тут она приметила кота — на задних лапах и со скрипкой. У женщины отвисла челюсть.

— Кошка на скрипке играет! — прошептала она. Она подкралась поближе и потрогала котовий хвост, ритмично покачивавшийся в такт музыке. — Это не игрушка! Он настоящий!

— Он… он не по-настоящему настоящий. Это человек очень-очень маленького роста в костюме кота, — сказала Шлёпа. Так себе объясненьице, конечно.

Подошли Джек и Джилл в поисках новой горки. Они размахивали ведерками и пели. Чихающая малышня передвинула свой хоровод поближе к нам. Притопали черно-белые Полли со Сьюки.

Собака истерично лаяла.

— Бегите! Спасайтесь! — завопила ее хозяйка и бросилась напролом через лес. Пес поскакал за ней.

— Кошмар! Она точно кому-нибудь расскажет! — испугалась я.

— Ну да, и все ей, конечно, поверят, когда она станет описывать, что тут было, — спокойно сказала Шлёпа. — Так, бестолковый народец, от песчаной ямы ни на шаг, ясно?

Куда там! Они таскались за нами по пятам. Соберись мы домой — вне всяких сомнений, пошли бы за нами. Я представила, как вереница песенных героев, двое из которых черно-белые, шагает по улице Акаций с нашим семейством во главе.

— Пожалуй, лучше нам тут посидеть, — сказала я. — А то хлопот не оберешься.

И мы сидели в лесу, а кошка играла на скрипке, корова скакала, чайник плясал с тарелкой, Джек и Джилл забирались на горку и скатывались с нее,

дети водили бесконечный хоровод, а Полли и Сьюки тысячу раз ставили и снимали чайник. Мы сидели, пока солнце не съехало к горизонту и корова не узрела наконец-то в небе бледный серп луны. С ликующим «му-у-у» она подпрыгнула, воспарила прямо над месяцем — и исчезла.

Глава 11

На следующий день после завтрака папа позвал нас с Робби в гостиную. Робби состроил мне рожу.

— Что мы еще натворили? — спросил он одними губами. Вид у него был испуганный.

— Ничего мы не натворили, Робс, — успокоила я и сжала его руку. — Не бойся.

Но сама тоже переживала, из-за чего сыр-бор, хоть виду и не подавала. Я никогда не умела угодить папе. Всегда при нем была в каком-то напряжении, даже когда мы жили все вместе. То он ждал, что я буду ластиться к нему, как малютка Моди, то требовал, чтобы я стала взрослой и рассудительной. По-моему, он хотел, чтоб я была посмелей, как Шлёпа, — но, если я осмеливалась дерзить и спорить с ним, он сердился не на шутку. И если я чувствовала себя неуверенно, то бедняга Робби вообще блуждал в потемках. Он вздрагивал, стоило папе повысить голос, — и от этого папа злился еще больше.

Но сейчас папа нам улыбался, хотя и немного свирепо, показывая зубы, как пластмассовый лев.

— Что случилось, пап? — спросила я как можно бодрее и жизнерадостнее.

— Ничего, глупышка, — сказал он.

— Я провинился, пап? — прошептал Робби.

— Нет-нет. Боже мой, ребята, чего вы такие забитые! Я просто хотел поболтать с вами с глазу на глаз.

Элис с Моди мыли кукольный пластмассовый сервиз и посуду после завтрака, а Шлёпа села писать письмо своему папе.

Папа уселся на диван раскинув руки.

— Идите сюда, посидите со мной, — сказал он и поманил нас.

Мы терпеть не могли этот диван, потому что папа с Элис на нем частенько валялись в обнимку. Противно — аж с души воротило. Мы робко сели на краешек, папа обнял нас за плечи:

— Ну вот. Я просто хотел вам сказать, что я очень-очень-очень счастлив, что вы приехали.

Мы улыбнулись ему.

— Я страшно по вам скучаю, когда вы у мамы, — продолжал папа.

Он подождал ответа.

— Мы тоже скучаем, пап, — сказала я.

— Скажите честно, вы не помираете тут со скуки? — спросил папа. — А то мы же особо не развлекаемся. Только и делаем, что в лес на пикник шастаем.

— В лесу здорово, пап, — сказала я.

— Очень даже, — прибавил Робби. — Особенно в песчаной яме.

— Может, все-таки что-нибудь повеселее придумаем? — спросил папа. — В лесу тишь и благодать, я не спорю.

— Тишь? — переспросила я, вспомнив о вчерашнем бесконечном пиликанье, лае, мычании, чихании и пении.

— Чересчур тишь. Меня там в сон клонит, и с временем что-то чудное творится. Раз — и уже вечер. Так бездарно все каникулы и пройдут. Я хотел, чтобы у вас были суперские каникулы.