Четверо в каменном веке. Том 2
Шрифт:
– Давай про лошадь. – Перебила Ольга. – Что с ними-то не так? Почему за вторую лошадь могли раскулачить?
– Аналогия. Вот есть машина в семье... Хотя, так себе аналогия. Или норм? Другая аналогия. Есть в хозяйстве трактор. Универсальный. Ну, чтобы и поле вспахать, и груз везти, и покататься. Так вот. Одной лошади достаточно, чтобы вспахать земли на всю семью – успеют за отведённый природой период. Я не говорю об очень больших семьях. Там, по факту, жили уже взрослые сыновья со своими семьями. То есть, это несколько семей под одной крышей. А теперь посмотрим на ту ситуацию, когда у простой крестьянской семьи (до 10 человек) есть две
Он снова отпил из кружки.
– А теперь аналогия с автомобилем. Обычная семья имеет одно авто, и им этого хватает. Лишний автомобиль – это не более, чем понты. Ведь деньги жрёт на обслуживание, страховку, парковку и т.д. Так же и со вторым конём.
Ира переспросила:
– А про то, что одной лошади хватает для распашки земли на всю семью – это точно?
– Были выкладки с количеством земли на человека и объёмом работ лошади. Уже не помню детали. Получалось два-три дня на среднюю семью. Это в разы меньше, чем стоят сроки работ. Например, в нашем регионе недели две от момента, как просохнет земля и до первых дождей.
– А если заболеет?
– Кто? – Не понял Михаил.
– Да лошадь.
– При правильном уходе всё будет в порядке.
– Но ведь неправильно это. Человек работал, покупал на заработанное лошадь, а его раскулачивать.
В голосе Ирины чувствовалась обида.
– Это по капиталистическим меркам неправильно. А тогда строилось социалистическое государство, где должна была получиться коммуна на всю страну. Тоже утопизм. Но он был основой внутренней политики. А про раскулачивание... Хотите историю? Реальную.
– Давай.
– Все вы в курсе, что наш первый президент – с Урала. А кто его отец?
– Крестьянин? – Пожала плечами младшая.
– Отчасти верно. Дед у Ельцина кулак. Здесь, на Урале. Был репрессирован и переселён в 1930 году в другой район, но – не покидая Урал. А Николай Ельцин с семьёй, как сын кулака, переселён ещё в какой-то район, и тоже здесь, на Урале. Не помню кто куда. Но суть в том, что относительно недалеко. Это про то, как выселяли чёрти куда. А главное вот что. Уже через два года сын репрессированного кулака становится бригадиром. Уже расходится с представлением о жутких тридцатых. Потом его хватают на чём-то горячем и осуждают... А! Вспомнил. Антисоветская агитация. И что же происходит? Ярый антисоветчик получает бригаду и работает на прокладке канала. То ли Волга-Дон, то ли Москва-Волга. Тогда их много строили. Точно не Беломор. И опа – выходит досрочно. Поселяется у нас в Березниках. Или это позже? Ну, не суть. Живёт прилично, в каменном доме. Повторю: антисоветчик, сын кулака. Переходим к самому Б.Н. Внук кулака, сын зэка спокойно продвигается по партийной линии, получает высшее образование. И, в конце концов, становится главой государства. Прямая иллюстрация слов Сталина, что «дети за отцов не отвечают». Нормальная история?
– Но ведь репрессии были? И жертвы были. – Ира уже говорила с сомнением, но всё так же твёрдо.
– Всё было. Но что именно «было»? Что, по-твоему, «репрессия»?
– Ну, расстрел. Или зона.
– В том
Снова смочил захрипевшее горло.
– А ещё в эти же списки репрессированных попадают такие категории, как запрет на посещение крупных городов. До революции, кстати, аналогичный запрет имелся. Тут коммунисты не оригинальны. То есть, подсчитывая статистику, эти горе-счетоводы откровенно мухлюют. Ставят полную цифру репрессий, рассчитывая на психологию. Люди ведь связывают это жуткое слово только с расстрелами и лагерями. И вторая махинация – складывают число заключённых по лагерям за каждый год. То есть, человек сидит десять лет – его десять раз посчитают. Ну, и в довесок. То, что никогда не услышишь от антисоветчиков. Это статистика сидящих в так называемых «цивилизованных» странах. А там цифры примерно одной категории.
Он допил очередную кружку компота и резко поднялся:
– Чур, я первый! Мальчики быстрее писают.
И усвистал. Девушки переглянулись: им тоже резко захотелось. Сорвались. Ира, как худенькая, проскользнула и даже почти успела раньше мужа.
***
Пока переминались у туалета, ожидая друг друга – молчали. Уже вернувшись, Михаил подвёл итог:
– Разбередили вы меня. Ещё в Перестройку мне казались неправильными все эти цифры. Но более-менее адекватные факты я нашёл недавно. Да и анализировать смог только в зрелые годы.
Он повернулся к девушке и взял за руку, пытаясь передать нежность.
– Ирочка, мне искренне жаль, что твоей семье пришлось такое пережить. Веришь?
Та неуверенно кивнула.
– Ты стала близким мне человеком. Твои переживания становятся моими. Но и дурацкая тяга к логике и правде... От неё ведь не избавишься. Простишь?
Теперь Ирина задумалась надолго:
– Давай, я позже скажу. Ты сейчас всё перевернул у меня в голове. Особенно про количество репрессированных. И почему я раньше не задумывалась про такой косяк. А сколько было реально? Ты помнишь цифры?
– Вроде, около четырёх миллионов.
– Ну, да. Тоже многовато. Но не сорок и не сто пятьдесят. Короче. Мне подумать надо. Я с краю лягу.
Она замолчала, понимая, что сморозила – она и так с краю лежит.
– То есть, пусть Оля посередине ляжет. Ты с одного края, а я с другого.
– О'кей. Хотя, после такого серьёзного разговора, я бы приставать не стал.
– Да ты одним присутствием сбиваешь меня с мыслей. Оля, ты согласна?
– Что с мыслей сбивает?
– И это тоже. Согласна, чтобы ты легла между нами?
– Согласна. Куда ж вас, таких политиков, деть?
Встала, прибирая на столе.
– Сейчас бы развеяться. А то какое-то настроение муторное. Но и веселиться не тянет.
Михаил не понял:
– Так ведь противоположность грусти – веселье.
– Да не грустное настроение, а муторное. Будто блевать тянет.
– Это понятно, беременная же.
– Сапегин, не нервируй меня!
Она снова присела, сложила голову на кулаки. Подкинулась:
– Вот, поняла – погрустить надо... Спой, что ли.