Четверо
Шрифт:
«Как же паршиво существовать», – подумал он неожиданно для себя.
Надо налить ещё кофе и наконец умыться. И хотя бы надеть пиджак. Не встречать же пациента в одной рубашке. Тем более такого трудного.
Трудный пациент пришёл ровно в одиннадцать. Его привела Зинаида Петровна.
Он пришёл в стандартной полосатой пижаме, явно не по размеру, не для этих длинных рук и широких плеч. Высокий, худой, с аккуратными светлыми усами и остриженной бородкой. Похож на белого офицера из советского кино, подумал почему-то
А теперь надо натянуть доброжелательную улыбку, каким бы отвратительным ни казался окружающий мир. Натянуть улыбку и включить заботливо-отцовские интонации в голосе.
– Доброе утро. Проходите, присаживайтесь. Меня зовут Павел Сергеевич Хромов, я ваш доктор.
Пациент недоверчиво обернулся на Зинаиду Петровну: та кивнула, указала ему на кабинет и легонько подтолкнула рукой вперёд. Пациент нахмурился и прошёл в кабинет, оглянулся в растерянности, не понимая, куда ему идти дальше, и уставился широко раскрытыми глазами на окно позади Хромова.
Кабинет казался мал ему, он зачем-то слегка сгорбился, будто боялся задеть головой люстру, хоть и не дотягивал до неё даже при своём росте.
Хромов показал ему рукой на диван.
– Пожалуйста. Можете присаживаться на диван, можете – в кресло. Куда вам удобнее.
Пациент нерешительно подошёл к дивану и медленно уселся на него, положив руку на спинку – видимо, так он чувствовал себя комфортнее. Тогда Хромов заметил, что на лбу Поплавского прорезались две глубокие морщины, нехарактерные для его возраста.
– Эдуард Максимович Поплавский, верно? – с улыбкой спросил Хромов.
– Именно так, – ответил пациент сильным, басовитым голосом.
– Замечательно, очень хорошо. Как вам у нас? Как себя чувствуете?
Поплавский некоторое время помолчал, снова оглядывая кабинет, а потом таким же мощным басом ответил:
– Знаете, бывало и лучше. Кормят так себе. А ещё в столовой сейчас подошёл какой-то дед, подмигнул и говорит: «Дай мороженое доесть». А у меня нет никакого мороженого…
Поплавский как будто не хотел смотреть на Хромова: он оглядывал широко открытыми глазами кабинет, стол, пейзаж за окном, потолок, но только не его.
– А каша у вас так себе.
Хромов развёл руками.
– Тут уж мы с вами ничего не сможем поделать. Я и сам, знаете, этой же едой тут питаюсь. А дедушка с мороженым… Что тут поделать! Дедушка старенький, а вы вон какой молодой.
– Зато вы можете всегда съездить домой и поесть там нормальной еды.
– Ваша правда, Эдуард. Кстати, если захотите воды – вот стоит кулер, можете попить. Ну да мы не об этом сегодня будем говорить… Слушайте, а вы любите рэп, как я понял?
– Уже изучили мой ЖЖ? – усмехнулся Поплавский и впервые посмотрел на Хромова.
Взгляд у трудного пациента оказался острым, пристальным и колючим: он как будто долго не мог ухватиться за что-то взглядом, а потом нашёл Хромова.
– Решил,
– Ну да.
– А знаете, моей дочери пятнадцать лет, она пишет фанфики про рэперов. Это когда персонажи…
– Я знаю, что это.
– А кто вам больше нравится, Оксимирон или Гнойный?
Поплавский снова усмехнулся. Кажется, он стал вести себя более расслабленно, отметил Хромов.
– Оксимирон, ну да. Люблю рэпчик. Это мой 2016 год. Всё лето не выходил из плейлиста. Я вообще до него не любил рэп, не мог понять, как это вообще можно слушать. А тут как-то вдруг закачало, и всё. На самом деле в последние месяцы больше слушаю Хаски. Знаете, вот это: «Я хочу быть автоматом, стреляющим в лица». Рэп – это, знаете, вообще очень здорово. Это такая удивительная русская способность: взять западную культуру про девок, тачки и бухло – и сделать из этого что-то такое, про русский космос, экзистенцию, смерть и тоску. Так было с роком, а теперь с рэпом.
Отлично, подумал Хромов, диалог налажен. Он знал о существовании рэпера Хаски, но никогда его не слушал, как и весь остальной русский рэп. Он любил «Гражданскую Оборону» и «АукцЫон».
– Да, вот что хотел спросить… – замялся Хромов. – А почему вы ведёте ЖЖ? Там же сейчас почти нет людей, мёртвая платформа.
– Потому и веду, что там нет людей. – Поплавский взмахнул рукой, как будто объяснял что-то совершенно очевидное. – Не беспокойтесь, я не настолько псих, «ВКонтакте» у меня тоже есть. Даже «Твиттер», но я туда давно ничего не пишу.
– Я не называл вас психом, – улыбнулся Хромов.
– Да ладно вам. – Голос Поплавского стал серьёзнее. – Слушайте, вы долго будете меня тут держать?
– Это зависит от того, как у нас с вами пойдёт лечение.
– Вообще-то мне здесь не очень нравится.
– Понимаю, – вздохнул Хромов. – Но ваше здоровье превыше всего. Мы должны с вами хорошенько поработать.
– Пока вы тут занимаетесь ерундой, мне нужно как-то связаться с Онерией.
– Так…
Хромов поправил очки на носу, снова вздохнул.
– Так, хорошо, – продолжил он. – А как вы хотите с ней связаться?
– Очевидно, послать сигнал с Пулковской обсерватории.
– Хорошо. А зачем?
– Просто… – Поплавский замялся. – Дать ей знать, что она не одна. Что её услышали.
– Чтобы услышали. Хорошо. А почему это для вас так важно?
Поплавский наклонился вперёд, веки его заморгали чаще, речь стала быстрее, нижняя губа задрожала.
– Вы не представляете, каково это – остаться совершенно одному посреди погибающего мира. Посреди рухнувшей империи, на обломках великой цивилизации. Вокруг война, мир рушится, а ты совершенно один. И неоткуда ждать помощи. Вы понимаете… – Он заговорил ещё быстрее. – Дело в том, что она мне говорит, я могу её слышать, а она меня – нет…