ЧетвЁртое. Сборник рассказов
Шрифт:
Аристарх Никодимыч, водрузил на стол мутную четверть своей забористой настойки, в которую он для "букету" (по совету одного сомелье), добавлял струю бобра. Это уничтожало вредоносную функцию Борщевика и помогало заодно в борьбе с мужским бессилием.
Мы выпили, оба поморщились. Сосед занюхал куском асфальта и протянул его мне, чтобы я сделал тоже самое. Потом он зачерпнул деревянной ложкой в чугунке ежевичного плова и положил себе в тарелку это диетическое блюдо, а затем и мне. Мы начали жадно есть. Ежи были хороши! Наваристые экземпляры.
– Марфушка моя собирала, – чавкая произнес сосед,
– Мммм! Ресторанное блюдо! Вкусно, аж пальчики откусишь! – я показал большой палец.
Так мы и обедали. Выпьем Борщевика бобрового, занюхаем куском асфальта заграничного, крякнем от удовольствия, и закусываем ежом отечественного производства. Животного хитрого, но вкусного!
Наелись, и четверть незаметно опустела, вслед за чугунком.
– Но это ещё не всё, настало время десЭрта! – Аристарх достал из печи противень с караваем и отрезал от него два тонких ломтя. Этим же ножом залез в банку с диковинной нутЭлой и сделал два бутерброда, намазав их тонким слоем чудной ореховой пасты:
– Сия штука называется – пирожное. Моя Марфушка, уже пол банки слопала бесстыдница. Говорит, что паста эта вкуснее киселя из мёда и заячьих лап.
И таки да, это было божественно! Я жевал закрыв глаза и думал, отчего у нас не придумали ещё этот дурацкий асфальт? Почему арахис на пасту не выращивает правительство в наших заболоченных местах? Отчего такая чёрная несправедливость? Где европейская солидарность? Если бы не отправили Миньку – мехводом туда, то и не узнали бы, что помимо ежей, есть ещё мировая кулинария…
– Вот ещё смотри!
– Аристарх достал из малой коробки моток медной проволоки., – Ценнейшая вещь! Племяш написал, если кинуть его в кадку с водицей на ночь, то там все микробы умрут зараз. И живые, и мертвые. Вода от этой чудо – меди дезинфиКцируется. Если той водой помыть голову, то через две недели вырастает на голове целая шевелюра, и волосья прям и лезут со всех сторон. Становишься похожим, на иностранных актёров, которые у нас по радио выступают в доме культуры. А если допустим у кого сердечная хворь, или ежова язва, или того хуже печёночные колики внутри организма, то надо стакан принять этой чудо – водицы и приложить медную эту проволоку к больному месту, то сразу же, как рукой снимает любую хворь. А можно ещё браслет сделать на запястье, и тогда начинается правильный сердечный ритм в районе груди и трезвость мысли приходит. Поэтому, я как есть, так разумею: Панацея это, от всех напастей и путь к здоровью нации. О, как!
Я немигающим взглядом, смотрел на этот чудесный артефакт. Вспомнилась мне Хозяйка медной горы, не зря об ней цельную книгу накарябали. Значит и она была в курсе, что даже язву можно вылечить этой Панацеей…
– Но это ещё не все европейские диковинки! Сейчас ты в обморок упадёшь, дорогой соседушка, – Аристарх Никодимыч загадочно мне подмигнул, икнул и хлопнул своей огромной ручищей по большому поШтовому ящику под столом, вокруг которого валялись обглоданные нами, колючие шубки ежей…
Взял ржавую фомку и без труда, начал отщёлкивать
– Этот предмет, Минька описал в сопроводительном письме, чудо – чудное. Вершина Западной цивилизации. Жан Жак Руссо и Вольтер такими пользовались. Название сложное – СакРАЛЬНАЯ Фарфоровая чаша или по-простому – UNITAZ! Кто-то в Европе, чай из неё пьёт, а некоторые используют сей девайс вместо срамной дыры. Вот погляди…
Моему взору предстал предмет необычной формы, напоминающий белого лебедя. От него шёл такой свет, что я зажмурил глаза. Глянцевый фаянс, а по-ихнему – фарфор, заставлял забыть обо всём на свете. У меня путались мысли, и я нервно чесал немытую грудь под нестиранной косовороткой. Мне хотелось припасть на одно колено и дать клятву верности всему европейскому, но я сдержался – слишком много крамолы за один вечер.
Фарфоровое судно манило меня. Я пытался сопоставить реальность с фантазией, мозг работал на пределе возможностей. Я не мог никак себе представить, что можно справить нужду в это произведение искусства. Нет, я там понимаю нагадить за клубом, на фрагмент старого забора, но это… Как это?
Снять портки и прислонить свою немытую пятую точку туда, где возможно совсем недавно сидели Руссо и Вольтер? Туда, где сидит вся Европа? И не это ли надо выставлять в Лувре и приглашать туристов из стран Азии, чтобы они узрели, что гадить в позе орла не эстетично?
– Фаянсовый UNITAZ из фарфора. Вот ещё бачок для смыва, но с ним я пока ещё не разобрался, – честно признался Сосед, и отставил его в сторону, – Марфуша! Марфуша беги сюда. Посмотри на это чудо!
Прибежала жена Аристарха, и получив необходимые инструкции, села на него сверху, задрав юбку. Попрыгала, и засмеялась:
– Срамота, да и только!
Мы вышли с Аристархом на улицу. Он тащил унитаз, а я бачок от него. Дошли до уличного нужника.
Никодимыч открыл кривую дверь сортира и выгнал облако мух, которое кружило над дырой в полу.
– Я им сейчас покажу Европу. Покажу Жан Жака. Мы бля ещё дальше шагнём, мы совместим наши задницы с ихним фарфором!
Я с восхищением смотрел на работу своего соседа. Он раскидал вокруг дыры старые газеты "Деревенская Воля" и ровно по центру водрузил этого белого лебедя. Это было, как минимум, великолепно.
В центральной части нашей страны, высилась фаянсовая вершина интеллектуальной мысли всего западного мира! Там можно было сидеть со спущенными штанами, отбиваясь от мух, и думать о судьбе вселенной.
UNITAZ – это конечно же величайшее изобретение человечества, ведь только благодаря ему, простой русский человек, может познать философию западного мира. Не в позе орла, а именно ощутить себя роденовским мыслителем. Не меньше!
Аристарх Никодимыч долго вертел в руках сливной бачок и пытался приляпать его и сверху, и снизу. И так, и сяк. Матерился и весь перепачкался. Потом плюнул и сказал:
– Это, наверное, ваза для цветов, идёт в придачу к унитазу. Они, наверное, сидят на очке и нюхают розы, где-то в Париже. Типа освежитель воздуха, наверное. Жене отдам, пусть на подоконнике растит декоративный Борщевик. И то польза будет, не пропадать же добру?