Четвертый батальон
Шрифт:
Я объясняю бойцам нашу задачу.
В пять часов утра — таков приказ — мы должны пойти в атаку. Нас будет поддерживать бронепоезд. Меня еще раз предупреждают в штабе, что я должен надеяться только на себя, что семьсот человек — это все, что может выделить сегодня республика для занятия Торрехона.
— Да здравствует республика! — отвечаем мы командующему фронта.
…От деревни Парла до Торрехона — десять километров. Больше половины этого расстояния мы проходим форсированным маршем. В четырех километрах от Торрехона бойцы ударного батальона гранатометчиков занимают позиции и располагаются за большими камнями.
— Не стрелять, — отдаю я команду по цепи бойцов, — ни в коем случае не стрелять.
Командиры напоминают бойцам:
— Стрелять, когда услышите три свистка.
Свисток у меня во рту. Гул моторов приближается, все ближе и ближе. И вдруг в грозный гул моторов врывается треск пулеметов. Значит, танки нас заметили. Пули ложатся вокруг нас, взлетают осколки камней. Только бы не изменило точное и строгое чувство времени, и я бы без опоздания дал сигнал о бомбежке!
Четыре танка идут на нас. Каталан лежит рядом со мной.
— Как ты думаешь, капитан, — спрашивает он, — много ли быстрее моего фанерного ящика идут они?
Танки мчатся по гладкому полю, приминая камни. Пора свистеть. Я подаю сигнал так, чтобы все бойцы, лежащие сейчас за камнями, бросили в танки приготовленные гранаты. При первом свистке мы рвем зубами ленточку на гранате.
При втором — граната уже в левой руке. Третий свисток совпадает с рывком, и правая рука посылает гранату на тридцать метров. Да, расчет правильный.
После взрыва наших гранат танки остановились.
— Макарони [2] , что же ты остановился? — кричит Гордильо.
— Проползи-ка еще метр. Ну, что тебе стоит? — смеется Каталан.
Бойцы вскакивают и начинают приплясывать, кричать и обнимать друг друга на виду у подбитых стальных крепостей.
— На места! — подаю я команду. — Лечь немедленно!
Но времени терять нельзя. Мы видим, как быстро уходят три танка, остановившиеся за оврагом. Они увозят точные сведения о нас.
Вот почему, не задерживаясь около четырех разбитых машин, почти припадая к земле, мы короткими рывками, останавливаясь через каждые пять метров, продвигаемся вперед. Вдруг послышались первые орудийные выстрелы.
2
Презрительная кличка итальянских интервентов.
— Ура, наш бронепоезд! — кричим мы и несемся вперед.
Мортиры противника бьют прямой наводкой. Мы различаем уже марокканцев, немцев и итальянцев.
Нужно подойти ближе. Прятаться за этим холмом нельзя. Я, кажется, угадываю желание бойцов остановиться хотя бы на секунду.
— Там, только в километре от Торрехона, — кричу я и указываю вперед.
Бойцы вглядываются в ожидающее
Последний рывок. Осталось каких-нибудь сто метров.
Ни одному бегуну в мире не перегнать нас сейчас. Мы не стреляем. Слышен только топот ног и дыхание людей. Враг тоже бежит к этим спасительным бугоркам. Кто раньше займет их? Мы падаем у самой цели. Противнику надо пробежать еще около тридцати — сорока метров.
— Огонь, друзья!
Мы расстреливаем врага в упор из винтовок и забрасываем его гранатами.
Я поднимаюсь из-за прикрытия со словами нашего гимна «Красное знамя».
— Вперед, гранатометчики!
Только сейчас я вижу, что нас не так уж много. От семи сотен, которые несколько часов назад спокойно спали в казармах Мадрида, осталось мало. Но не время вести страшный подсчет. Песнь звучит громко, как будто поют все семьсот бойцов.
— Вперед, друзья!
Враг повернул. Теперь мишенями служат спины фашистов. Я уже слышу, как один из них кричит по-итальянски:
— Не бежать, дьяволы!
Да, нас немного. Я вижу это вновь, когда огромный снаряд поднимает облако дыма, в котором исчезает весь батальон. Но ни на секунду не умолкает песня нашего «Красного знамени».
— Вперед, друзья! — кричу не только я, но и все бойцы.
Как панически убегает противник! Мы прыгаем через винтовки, брошенные на нашем пути или расставленные, как ловушки.
Вот и первые дома города Торрехона. На улице я сталкиваюсь лицом к лицу с высоким блондином. И сейчас я мог бы безошибочно узнать его среди миллионов людей. Страшная боль в плече туманит сознание. Я успеваю выпустить очередь из моего автоматического оружия. Высокий немец бежит: пули не нагнали его. Но он оставил своих друзей у пулемета. Они его уже никогда не увидят. Мы перепрыгиваем через их тела и мчимся попрежнему с песней, которая не умолкает. Правая рука, не повинуется. Я останавливаюсь. Не отстающий от меня ни на шаг Каталан быстро стягивает мне руку носовым платком.
— Вперед! — успеваю только крикнуть я во время этой короткой остановки.
Мы достигаем центральной площади. В городке с трехтысячным населением не осталось ни одной живой души. Удержим ли мы его хотя бы два часа, — ведь так было сказано в штабе? Удержим, если снимем с верхушки церкви в самом центре площади пулеметное гнездо. С колокольни косят по нашим рядам. Мы залегли и безрезультатно обстреливаем церковь.
— Нужно четыре добровольца, — говорю я.
Все хотят быть в четверке.
— Пойдут вот эти четыре, — отказываю я остальным смельчакам.
Я объясняю задачу Архиллесу, студенту философского факультета Мадридского университета, кузнецу «маленькому» Томасу (как мы звали этого рабочего парня), крестьянину Гордильо и Торесу. Мы отвлечем внимание фашистского пулемета, а они, воспользовавшись этим, проникнут в открытые двери церкви и, поднявшись по лестнице, уничтожат гранатами всю команду пулеметчиков на колокольне.
Четверка ползет к церкви — единственному зданию городка, где еще сидит враг. Мы усиливаем огонь по колокольне. Но почему враг так бережливо расходует свои запасы? Не заметил ли он четверку? Доберутся ли они? Но вот минут через пятнадцать мы слышим сильный взрыв, и сверху, с колокольни, летят куски кирпича, обломки стен, пыль.