Четвертый батальон
Шрифт:
Пулеметы итало-германцев замолкли. В маленьком окошке колокольни, в завесе пыли, появляется Томас и громко, на весь Торрехон, кричит:
— Друзья, вот и мы!
Уничтожен последний вооруженный пункт в Торрехоне. Мы бежим к колокольне. Гордильо и Томас осторожно спускаются вниз. Они несут маленького Тореса. Он тяжело ранен.
— А философ остался там, — горестно сообщает Гордильо и показывает на колокольню.
Погиб наш герой Архиллес, храбрый боец. Дорого обошлась врагу эта смерть. Все пятнадцать пулеметчиков — немцы и итальянцы — пали от рук друзей Архиллеса.
— Теперь не сдавать город. Еще только два часа выдержки — и мы выполним приказ республики!
Мы
— Командующий фронта поздравляет с победой и просит сообщить, что помощи не будет. Послать некого.
Два часа мы выдерживаем контратаку. Каждый домик — это форт. Мы покидаем его только тогда, когда обрушиваются стены. Так мы переходим из одного дома в другой, теснимые хорошо вооруженным и многочисленным врагом. И когда у нас не остается ни одного патрона и ни одной гранаты, мы прощаемся с Торрехоном. Батальон гранатометчиков, сдержав врага, позволил своим частям произвести перегруппировку и подтянуть свежие силы.
Возвращались той же дорогой. По пути мы встречали наших товарищей. Погибшие бойцы-динамитчики, солдаты революции, лежали безмолвно.
— Пойдемте дальше, товарищи!
Кровь течет из раны, в голове стоит непрерывный шум. Я иду впереди и вижу, как бойцы укорачивают шаг, чтобы не обогнать меня. Ноги отказываются служить, и я неожиданно падаю без сознания.
Меня несут два товарища. Очнувшись и увидев себя на руках у них, я хочу итти самостоятельно. Бойцы останавливаются. Неожиданно один из них падает. Его сразила шальная пуля. Это наша последняя жертва в этот памятный день. Мы выстраиваемся у штаба, и я рапортую командующему фронта:
— Батальон гранатометчиков прибыл в ваше распоряжение, выполнив задание республики.
Нас на машинах увозят в Мадрид. Здоровых — в Ла Пардо, раненых — в госпитали. Уже было темно, когда машина остановилась у знакомой вывески «Госпиталь Офтальмико». Через несколько минут я вижу Хулию.
— Опять к нам? — сокрушенно говорит она и угрожает мне пальцем. — Неужели во всех тех книжках вы не могли вычитать, как избежать врачей и сестер?
Сегодня медицинский персонал уже не суетится, как когда-то, в первый мой приезд сюда.
— Только не резать, — предупреждаю я хирурга. — Мне еще нужно драться, доктор, а без правой руки меня отправят к вам читчиком газет.
Он охотно обещает исполнить мою просьбу. Но в глазах старого хирурга нетрудно прочесть, что мольбы мои напрасны, а рука безнадежна. Ночью, когда меня уносят на переливание крови, дежурный врач показывает мне пакет, полученный из штаба. Пакет адресован мне. Врач вскрывает конверт и простуженным голосом читает приказ военного министра о том, что капитан батальона гранатометчиков Рамон Диестро, двадцати, двух лет, произведен в майоры.
«Я не забуду вас, товарищ профессор!»
«Дорогой профессор Бурденко! Не так давно я лежал в госпитале, далеко-далеко от Москвы, — в Мадриде. Меня привезли туда друзья — бойцы республиканской армии — с фронта Торрехона. Тысячи хирургов день и ночь стараются вырвать у смерти сынов своего народа, сами ежеминутно рискуя погибнуть у постелей больных от снарядов интервентов. Я плохо помню, как меня доставили в клинику. К тому времени я почти потерял сознание от пролитой крови. Но очнулся я, должно быть, во-время. Я услышал, что мне хотят отнять правую руку: говорили, что ампутация необходима, рана безнадежна.
На фронте в часы неудач
Судьба друзей
В феврале я оставил Мадрид, и с тех пор я поддерживаю связь с далекими друзьями только письмами.
Луканди находится на Гвадалахарском фронте. Он командует четырнадцатой дивизией. Из старых бойцов и командиров, служивших вместе с ним в четвертом батальоне, не осталось никого, кроме Хозе Кастаньедо — старого моего товарища по университету. В Москве я получил от моей сестры письмо, которое страшно опечалило меня. Сестра писала:
«Твой друг капитан погиб в бою. Он пробирался со связкой гранат к окопу врага, когда его настигла смерть».
Сестра не указывала фамилии капитана, но мне было ясно, что речь шла о Фелисе Луканди. У меня был только один друг-капитан. В тот же день я отправил письмо своим родным в Мадрид и просил срочно сообщить о подробностях гибели моего большого друга. Несколько дней назад я получил ответ. Он меня потряс не меньше, чем первое письмо. Сестра писала не о Луканди, а о Панчовидио, который за время моего отсутствия получил звание капитана. Он погиб за Лас-Навасом, ночью, когда, захватив с собой связку ручных гранат, пробрался в расположение фашистов, чтобы уничтожить вражеское пулеметное гнездо.
Панчовидио успел бросить связку, но был убит наповал врагами. Бойцы под огнем унесли тело своего капитана. Его хоронили в Мадриде.
Наш старый знакомый — артиллерист Салинас — теперь начальник артиллерийского училища. Было время, когда он командовал одним орудием, а все его помощники были профессорами математики: ведь тогда никто из нас не смыслил в артиллерии. Сейчас Салинас имеет звание генерала, и его школа выпускает сотни метких артиллеристов для армии республики.
Круглолицый Попэй уже лейтенант и дерется на фронте Харамы. Мне прислали дивизионную газету, в которой рассказывается о храбрости нашего друга. Он пятнадцать дней вместе со своим маленьким подразделением удерживал очень важный стратегический пункт, отбивая все атаки многочисленного врага.
Как изменила война моего друга детства Франциско Уренья! Кажется, совсем недавно мы ходили на стадион и весело смеялись, когда Попэй, пугаясь мяча, шарахался в сторону. А теперь он герой, о котором пишут в газетах.
Наш «глухарь», такой же черный и худой, перестал кашлять, несмотря на всю тяжесть боевой жизни. Целительный воздух Гвадаррамы помог ему. Луканди ждет появления сына. Альберто пишет, что Луканди придумал даже имя. Его сын будет называться Динамито. Фелисе в письме к моему брату объяснял, чем привлекло его это имя.