Четвертый позвонок, или мошенник поневоле (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Эй, приятель! Мне надо поскорей. У меня жена при смерти.
В очереди послышались недовольные возгласы.
— А ты к нам в церковь ходишь? — спросил священник, запихивая разваренную сосиску в зияющий разрез булочки.
— Сейчас нет, но вообще когда-то я, конечно, ходил. Моя жена и сейчас, наверно, ходит.
— А молитву «Отче наш» знаешь? — осведомился ревностный брат во Христе.
Детина почесал давно не бритый подбородок и сказал:
— Я ее позабыл, но жена наверняка знает.
Священник, все еще не отдавая булочку с сосиской, сказал отеческим тоном:
— Если
Детина ошарашенно посмотрел на священника:
— Это означает то же самое, что «наш отец»?
— Да, конечно…
— То есть мой и твой? Наш общий отец?
— Именно так. Наш отец.
Щетинистый подбородок верзилы весело затрясся. Парень оглянулся на своих соседей по очереди, подмигнул кротко улыбающимся монахиням и наконец, поглядев опять на доброго священника, воскликнул в совершенном восторге:
— Черт побери! Так мы же с тобой, выходит, братья!
Он выхватил у священника булку и весело зашагал к реке, где вечернее солнце гасило в воде свои последние замирающие отблески.
Над Бауэри, как черное покрывало, опустился вечер. По узким закоулкам брели, пошатываясь, пьяные, стремясь уйти подальше от действительности в мир воображения и иллюзий. Откуда-то, доносился отчаянный плач ребенка и вопли женщины, за счет которой натерпевшийся унижений глава семьи пытался повысить свой авторитет.
Далеко в небе пламенели огни Бродвея и Радио Сити.
Писатель затопил чугунную печурку, которую интеллигентное общество подвала называло Жадным Попом, и засвидетельствовал, что обществу необходимо срочно раздобыть уголь. Бродяга ничего не сказал на это, а Змея прошипел:
— Лучше переселиться в другое место.
Они жили в доме, который не принадлежал никому. Он даже не значился на планах Бауэри. Его хозяин был типичным босяком, о наследстве которого никогда не будут спорить. Он гордо носил прозвище «Ангел», пока наконец не переселился к ангелам восемь лет назад. Впоследствии его домом завладели другие босяки. Жильцы приходили и уходили, героически воевали с клопами, тараканами и крысами и оставляли отпечаток своей индивидуальности на кухне и на стенах имевшейся против дома уборной.
Подвальное помещение с самого начала было — отведено под мастерскую по ремонту обуви. Но так как для работы комната оказалась слишком холодной, то ее использовали под жилье. Змея нашел ее совершенно случайно в прошлом году, и с тех пор она дала приют бывшему профессору, бывшему писателю и бывшей кинозвезде. Полгода назад интеллигентное общество пополнилось Борисом Минвегеном, так что для пополнения мебели пришлось раздобыть несколько пустых упаковочных ящиков дополнительно к имевшимся ранее.
Комната не была похожа не те красивые жилища «средних американцев», цветные фотографии которых помещали журналы. Это было обычное жилище в Бауэри, отапливаемое чугунной печуркой. Железная дымовая труба
В комнате была жилая атмосфера. Бродяга перелистывал толстый журнал, найденный им где-то в мусорном ящике. Писатель разжигал печурку, а Змея сидел в своем углу и штопал носки. Из топки вырывалась едкая горечь антрацита и облака сажи. Три бежавшие от действительности человеческие души стремились укрыться каждая в своей оболочке.
Наконец молчание нарушил Бродяга. Он нашел в журнале подходящую тему для разговора:
— Здесь интересная статистика, ребята. В Америке за истекший год было избрано более семнадцати тысяч королев красоты. Кто еще посмеет утверждать, что в наших жилах не течет голубая кровь?
Писатель презрительно усмехнулся, а Змея прошипел:
— Это значит, что миром правят женщины. Что думает Писатель по этому поводу?
Писатель, отойдя от печки, пересел на скрипучее плетеное кресло, вытер слезившиеся от дыма глаза и ответил тихим голосом:
— Я не вижу в этом ничего дурного. Это только указывает на тоску людей по прекрасному. Моя первая жена тоже была королевой красоты…
— И ты скрывал это от нас, — заметил Бродяга.
Змея состроил гримасу, и тут взоры друзей обратились к двери. Вошел Бобо в сопровождении Джерри и соответствующим образом представил его.
— Джерри только что прибыл из Европы, — заметил психолог, бросая на стол бумажный кулек, в котором находилось святое причастие для всего интеллигентного общества.
Писатель и Бродяга спешно стали исследовать содержимое кулька, но Змея не двинулся с места. Окинув Джерри подозрительным взглядом, он спросил немного насмешливо:
— Ты тоже из тех стипендиатов, что приезжают сюда пялить глаза на небоскребы и восхищаться парадностью актовых залов университетов?
— Джерри прибыл как переселенец, — ответил Бобо.
— И прямо в Бауэри? — засмеялся Змея.
— Не совсем прямо, — проговорил Джерри.
— Ты сносно говоришь по-английски. Где ты учился?
— В школе. И в Англии.
— Неужели ты англичанин?
— Нет, я финн…
— Трам-тарарам! Я знал в Голливуде одну финку: Марион Никсон.
— А я познакомился однажды с финским литератором, — сказал Писатель. — Я его встретил в Новой Англии. В кабаке, разумеется. Имя его было Конрад Лехтимяки. Но поскольку он не знал языка этой страны, то нам пришлось пить.