Четвертый разворот (сборник)
Шрифт:
— Согласен, — ответил Петров и сложил руки, словно бы в молитве. — Успокойся... Ты права...
Он боялся, что жена снова заговорит.
Но Нина Викентьевна молчала; лицо ее было бледным от возмущения штампами, собственным мужем, решившим оспаривать ее мнение. И, глядя на Петрова, она думала о том, как много еще предстоит работы и как много безграмотных людей, не умеющих отличать настоящее от поддельного. «Научиться читать и писать, — хотелось ей сказать, — это ничего не значит в наше время. Надо научиться думать, надо набраться культуры...» Так она подумала, но промолчала, решив, что на сегодня достаточно.
Петров
«Я тебе сегодня устрою, — думала она зло, похрустывая пальцами рук и не глядя на мужа. — Хорошая книжечка...»
Осенью Петровы получили квартиру в Купчине, и коллеги Нины Викентьевны надеялись, что она перейдет в другую школу. Об этом же заговаривал и муж, советуя подыскать место поближе. Но Нина Викентьевна отвечала, что переходить никуда не будет, поскольку привыкла к своей школе.
— Тебе ездить почти час, — уговаривал Петров. — А здесь бы прошлась...
— Центр есть центр, — стояла на своем жена. — И потом, все эти годы у меня учились дети культурных и уважаемых родителей, это тоже что-то значит.
— У нас говорят, что все культурные люди живут теперь в Купчине, — пошутил Петров, но жена его обрезала, сказав, что ее не интересует — что там у них говорят.
— Завоевать авторитет не просто, — продолжала она серьезно, — а я его завоевала. Да! И последнее: многие ищут, как бы жить легче, многие, но не я... Пойми.
Петрову пришлось понять.
По утрам Нина Викентьевна караулила на остановке автобус, втискивалась в него, пробиралась в толчее, работая острыми локтями, и, бывало, отчитывала зазевавшегося. А вечерами, если у нее выпадал свободный час, они с мужем гуляли по проспекту Славы, как раньше прохаживались по улице Маяковского или по Невскому — чинно и хорошо, как и положено прохаживаться культурным людям. Поэтому Нина Викентьевна строго следила за одеждой мужа и, если замечала какой непорядок, то делала выговор. Конечно, она могла бы пришить пуговицу — какой это труд, — но Петров должен был хотя бы чему-то учиться. Однажды они не отправились гулять только потому, что муж надел старый плащ, который ему нравился тем, что ладно сидел. Он действительно был не новый, но и не настолько старый, как заметила Нина Викентьевна. Петров вдруг взбунтовался и прямо опросил, с кем она идет гулять:
— С плащом или со мною?
Нина Викентьевна даже не ответила на этот вопрос, но сказала мужу, что он грубый человек и не понимает красоты.
— А в человеке все должно быть прекрасно, — начала она, но Петров поспешно заверил ее, что наденет все, что она скажет.
Мир был восстановлен, но после Нина Викентьевна все же прочитала небольшую лекцию о том, что в человеке все должно быть прекрасно, и в частности одежда. Петров дал твердое обещание, что надевать этот плащ не будет, и они, надо сказать, очень даже недурно погуляли.
В апреле Нину Викентьевну схватила какая-то загадочная болезнь, и ее увезли в больницу. Петров навещал ее, носил передачу и спрашивал,
— Может, я еще выпрошу, — смущенно сказала на прощание Вера Семеновна. — Что там две бутылки.
Это смущение и тихий голос были непривычны Петрову, он присмотрелся к женщине и удивился: она показалась ему очень симпатичной. Странно, ведь они работали вместе не первый год, а никогда прежде Петров не обращал на нее внимания. Вера Семеновна достала еще несколько бутылок, и, вероятно испытывая чувство благодарности за помощь, Петров проводил ее домой. Они поговорили, пока добирались двумя автобусами, а после пили чай на кухне. Петров рассказал, что вчера в его квартире включили телефон, который установили месяц назад, но звонить невозможно.
— Куда ни наберу, попадаю на телефонную станцию, — говорил он весело, потому что почувствовал себя свободнее, — Получается, как в игре — испорченный телефон...
Он сам не знал, зачем говорит о телефоне, но остановиться не мог, а Вера Семеновна тем не менее улыбалась. Она еще предлагала чаю, но Петров поблагодарил и ушел, подумав, что было что-то необычное в этом чаепитии. Но что — так и не додумался.
Поздно вечером вдруг зазвонил телефон — это был первый звонок, и Петров поспешно схватил трубку. Звонила Нина Викентьевна.
— Ниночка! — обрадованно закричал Петров. — Ниночка! Как ты там?..
— Кто же так пишет письма? — слышалось в трубке. — «Как ты себя чувствуешь!» Неужели тяжело догадаться, как чувствуют в больнице. И почему ты не написал «Дорогая Нина...». Сколько можно...
Обида нахлынула на Петрова, и он уже ничего не слышал, опустил трубку — хотелось только одного: чтобы она замолчала. Когда через некоторое время он поднес трубку к уху, Нина Викентьевна все еще продолжала говорить.
— Ты понял? — строго спросила она.
— Да, — ответил Петров. — Да.
— Раздакался, — потише сказала Нина Викентьевна. — Ты там один?
— Один, — ответил Петров и понял, что же необычного было на кухне Веры Семеновны: на него никто не кричал. — До свидания!
Он положил трубку, и телефон, словно бы обрадовавшись, тихо, но весело звякнул. Через минуту он снова затрещал. Петров отключил его и лег спать. Уснуть он, разумеется, не мог, лежал и, стараясь отвлечься, думал о Вере Семеновне. Он решил, что непременно пригласит ее в кино. Мысли возвращались к Нине Викентьевне, и он вспоминал, как они познакомились, как отгуляли скромную свадьбу; вспомнились ссоры, утомительные разговоры о литературе, образовании... Петров вздохнул, подумав, что время уходит — ему почти сорок. И неожиданно удивился, спросив себя, как он терпел эту унизительную жизнь. Он перевернулся на другой бок,. словно бы хотел отгородиться от прошлого, и не скоро уснул.