Четыре безумия. Клиент Шекспира
Шрифт:
– И тебе счастья в жизни, – тихо ответил Александр.
Вальс из «Маскарада». Хачатурян – новогодний сюрприз.
– Неужели я сам хотел этой работы, или же просто отдался воле судьбы, унесшей меня, или же поверил увлекательным снам? – сказал Александр.
Ясна не услышала. Ему показалось, что она плачет.
«Жить в одной среде прекрасно, когда душа обитает в иной. В городе, когда мечтаешь о деревне, в деревне, когда мечтаешь о городе. Всюду, когда мечтаешь о море».
Фейерверк над Кьоджой в то давнее лето был невероятным. Разноцветные ракеты, взлетавшие с узкого каменного мола, разукрашивали синее полотно неба. Красные, желтые, голубые и прочие невиданные созвездия
И в эту новогоднюю ночь в городе на севере Баната «царь всех праздников» вспышками света и взрывами разогнал всех злых духов.
Представления «маленького итальянца Доменико Спано» долго были главной сенсацией детства Александра.
Потом фейерверк закончился, и веселое детство превратилось в мучительную борьбу с диктатурой современности.
Потом на короткое время воцарилась тишина. Роскошные огни праздника погасли.
А жизнь, печальная и необъяснимая, утонула в жиже старого болота. Исчерпанная страсть. И скука. Александр был печален. Усталый и бледный, скованный своей ролью виновника, словно он не оставил в этом городе ничего.
Shakespear-B"uhne
– Вы читали сегодня «Bayerische Kurier», Иоганн? – спросил фон Перфаль, директор Королевского придворного и национального театра в Мюнхене.
– Да, – ответил Савич.
– И вам нечего сказать по этому поводу?
– Нет. Вы знаете, что я думаю по поводу журналистских спекуляций. Шекспир сегодня – это его сцена. Пространство, которое старательно готовит Карл Лаутеншлегер. Я знаю, господин директор, как сильно вы рисковали, но вы понимаете искусство и верите в него, и знаете, что наш грандиозный эксперимент, фокусничество, как называют его оппоненты, выльется в триумф театра, которым вы руководите – сказал Йован Савич.
– Если бы я не верил вам, liebe Савич, настоящему состоявшемуся художнику, то ни за что бы не согласился на эту авантюру. Я, знаете ли, не такой уж наивный и неосторожный человек. Но вот… Сейчас, признаюсь, несколько переживаю. Общественность волнуется. Много оппонентов. И артисты бубнят, болтают, не совсем уверены. Скептически настроены, – объяснил фон Перфаль.
Савич посмотрел в окно на площадь перед театром. Сияние солнца растворилось в пышных кронах. Множество народа. Ему показалось, что кто-то пляшет на посыпанной галькой дорожке. Там, в тени под каштаном, стоял Уильям Кемп, знаменитый комик из труппы Шекспира, тот самый, который на пари, на первый взгляд банальное, прошел, танцуя, от Лондона до Нориджа. Сто километров танца, физической силы и умения. Несколько пучков стихов и букет грубых шуток, триумф эквилибристики и согласованных движений. С сегодняшней точки зрения, подумал Савич, это выглядит как никчемная актерская выходка, но в то время считалось, что актер должен уметь многое.
Кто же это танцует в тени каштана, здесь, в Мюнхене?
– Иоганн! – окликнул его фон Перфаль.
– Трудно быть актером. Особенно на сцене Шекспира, потому что близость зрительного зала требует от гистриона играть просто, искренне и привлекательно. Не лгать. Артист чувствует, что он опять в центре постоянного интереса к искусству, иногда это его пугает. Артист боится собственной тени. Но почему бы и нет, когда перед множеством людей, перед океаном света ты стоишь один со своими внутренними, настоящими, естественными способностями! – вдохновенно ответил режиссер.
– А Гете?
– Великий Иоганн Вольфганг…
– Грандиозный.
– Возможно, его произведения сегодня можно было бы играть иначе, – ответил Савич.
– Автор текста в «Bayerische Kurier» не раз
– Я отношусь к Гете с исключительным уважением, что вам, вероятно, очень хорошо известно, но полагаю, что его отношение к драматическим произведениям Шекспира вызвано личными, следует признать, неудачными режиссерскими попытками, – объяснился Савич.
– Меня больше всего раздражает утверждение театральных критиков, что наш новый подход означает отказ от авангардных течений в современном немецком театре.
– «Вершиной в искусстве является создание нового, которое изменяет облик уже увиденного», вот что должно стать путеводной звездой. Конечно, вера в зрителя – великая сила, гости театра обладают достаточным умом и воображением, чтобы придумать, поверить в наполненность пустот, а не в простой логический порядок действий.
– Что вы имеете в виду, Иоганн?
– Видите ли, господин директор, пока мы разговариваем с вами, где-то, скажем, в кафе «У черного поросенка» развивается совсем иной разговор. Говорят совсем иные люди, но на ту же тему: «Король Лир» в Дворцовом королевском и национальном театре Мюнхена. Пьеса не требует формализма, раз и навсегда установленного развития действия, которое устраивает нас. Пьеса отказывается от него, совсем как живое существо, сопротивляется, жаждет оригинальности, самостоятельности.
– Господин Савич, я не уверен, что правильно понимаю вас, – произнес фон Перфаль.
Но Савич ничего не слышал. Немезида предала его. Новая идея была для него безграничным миром, без конца и края.
– Может, в Лондоне сейчас разговаривает кто-то третий – или даже ставит пьесу «Король Лир» точно так же, как и в Мюнхене. Кто знает? Может, одного из Лиров, их обожаемого или презираемого короля, изображают негры в Африке. В огромной стране России. В долине Амазонки, в только что зародившихся городах. Мы не знаем, как они осваивают пространство, на каком языке говорят. Может, играют на площади, в джунглях или в песках пустыни под звездами, или в гигантских декорациях. Шекспир дает такую возможность. Немецкий театр сегодня рассматривает Шекспира как классического автора. Причиной тому – время, в котором Шекспир жил и творил. К сожалению, здешние театралы не замечают авангардизма его пьес – в плане не только стиля и действия, но и вневременной универсальности его историй, – почти на одном дыхании выговорился Савич.
– Я беспокоюсь, мой дорогой Иоганн. Знаю, что вам все понятно, но на меня давят, на дирекцию, сотрудников, артистов, на новое в театре, к чему мы стремимся, – директор Королевского придворного и национального театра фон Перфаль говорил тихо, словно не желая, чтобы его услышал еще кто-нибудь.
Йоца Савич смотрел ему в глаза. Фон Перфаль побледнел, он выглядел намного старше своих лет. Усталость отпечаталась на лице. Режиссер Королевского придворного и национального театра по собственному опыту знал, что жизнь директора театра – опасное плавание в море компромиссов, сопровождаемое низменным подчинением, гадкой услужливостью, неконтролируемым гневом, драматичными расставаниями, помпезными примирениями. От первого человека требуют результата, от него ожидают только успеха, и эта борьба с просчетами, посредственностью, обыденщиной, уже сама по себе становится смыслом работы. Мир искусства не знает прощения. Ради успеха люди готовы на все: играют роли, носят маски, ходят на приемы и премьеры, появляются в обществе и в газетах, на разных празднествах, ради лавровых венков пишут стихи, сочиняют музыку, рисуют, и все мечтают об успехе, и все поголовно боятся провалов.