Четыре безумия. Клиент Шекспира
Шрифт:
– Эту песню, насколько мне известно, опубликовал на сербском языке чудовищный Вук Караджич. Напечатали ее в городе Лейпциге, не так ли, мой друг?
– Точно.
– И вы, господин Станкович, хотите, как мне кажется, сыграть здесь эту пьесу на немецком языке? – вымолвил Кристофор.
– Да, иллюстриссимо, песнь прекрасна, к тому же перевод на немецкий язык Терезы Альбертины Луизы фон Якоб-Робинсон из Хале звучит великолепно. Госпожа подписала его псевдонимом Талфи. Мало кто может сказать, что автор песни не немец. Но, господин Станкович, я вам скажу еще кое-что: я – директор профессиональной театральной труппы и в этом случае руководствуюсь исключительно коммерческими соображениями. Народу, то есть публике, нравятся грандиозные представления, монументальная сценография,
– Я, мой дорогой друг, могу согласиться на сотрудничество, но только при одном условии, – отозвался хозяин театра.
– Арендная плата не проблема, я уверен в хорошей прибыли. Называйте условие, господин Станкович, – попытался предвосхитить решение хозяина лукавый и предприимчивый Швайгерт.
– Аренда будет зависеть от вашего предложения, которое вы своевременно сделаете. Об этом мы, конечно, поговорим позже…
– В чем же тогда дело, иллюстриссимо?
– Я хочу, чтобы на ваших репетициях присутствовал мой молодой родственник. Его зовут Йован Кнежевич, – объяснил хозяин театрального здания на площади Марка в городе Аграме.
– Он актер? – спросил Швайгерт.
– Нет, в его родных краях нет стоящих театров. Его, похоже, заразили любовью к театру бродячие труппы, курсирующие по Банату. Родители прислали его ко мне из Вранева, прекрасного городка на Тисе, чтобы он пришел в себя и, если его разум не помутится окончательно, чтобы чему-нибудь научился в большом городе.
– Он где-то выступает? Хотел бы я глянуть…
– Сейчас работает в винном подвале, разносит вина. Живет у меня. Хороший, воспитанный юноша. Знающие земляки говорят, что он в свои восемнадцать уже талантливый актер, так что я вам его рекомендую от всей души, – сказал Станкович.
Теперь Швайгерт молча взвешивал значимость этого предложения. Опытный человек искусства, он знал, что не следует особо доверять человеку, «держащему в руке меч». Опыт – беспощадный учитель, и первый его урок говорит: берущий нечто вынужден рано или поздно заплатить, а теперь наступили такие времена, что надо быть крайне осторожным в делах и обещаниях, как с незнакомыми людьми, так и с добрыми друзьями, и даже с родным братом. Если кто-то предлагает тебе что-то, то ожидает так или иначе получить от тебя нечто взамен. Потому и был так осторожен хитроумный немец, что его работа, как, собственно, и жизнь, зависела от способности правильно оценить людей и ситуацию, и частенько ему доводилось подавлять страстные желания, поскольку волшебные посулы, сделанные на одном берегу, на другом могли стать причиной невосполнимых потерь.
– Видите ли, мой драгоценный иллюстриссимо, если ваш милый сербский мальчик может хоть немного говорить по-немецки, то мог бы поспособствовать мне в задуманном деле. Это очень большая пьеса, чтобы играть в ней, надо обладать крепкой памятью и уметь работать со многими людьми. Меня ждет тяжкий труд. Но – c’est la vie. Я принимаю ваше условие, уважаемый господин Станкович, – произнес мудрый и хитрый немец, протянув руку Кристифору Станковичу.
Сделка свершилась.
Unter den Mondschein
Серебряная лунная пыль осыпала роскошные ветви каштанов и темные лица высоких домов, обитатели которых давно погасили свет. Ночь была теплая. Тихая. Летняя.
Две колеблющиеся тени неспешно скользили вдоль фасадов упакованной в белый цвет улицы Обермайер, триумфально завершающейся на берегу реки Изар. Плечи их были украшены сверкающим серебром.
Глухой звук шагов.
Стук каштанов в зеленой колючей броне, шлепающихся как гранаты на каменный тротуар. Броня разваливается, и из-под отечного века показывается прекрасный карий слезящийся глаз.
– Твои годы и ее неизлечимая болезнь, – произносит Савич,
– И было бы иначе, Иоганн? – спросила Анна Дандлер.
Ухнул филин.
Беспокойство в кронах.
– Насколько я помню, вы живете здесь? – поинтересовался Савич.
Анна Дандлер посмотрела на него. Молчала, ожидая ответа на заданный ею вопрос. Ее отец Людвиг тоже долго не мог найти подходящих слов, чтобы ответить на ее вопрос о том, являются ли дети ненужной роскошью, если они по разным причинам становятся для родителей непосильной обузой. Анне казалось, что Савич, скованный лунным серебром, ужасно похож на него. Людвиг Дандлер так никогда и не ответил на вопрос дочери.
– Вовсе не иначе, дорогая моя Анна. Не иначе, – наконец произнес Савич, после чего поклонился молодой актрисе и пошел вниз по улице.
The moon shines bright. In such a night as thisWhen the sweet wind did gently kiss the trees,And they did make no noise, in such a nightTroilus methinks mounted the Troyan wells,And sighed his soul towards the Grecian tents,Where Cressid lay that night. [3]3
(В. Шекспир, «Венецианский купец», пер. Т. Щепкиной-Куперник).
Выйдя на аккуратную набережную, на километры протянувшуюся вдоль реки Изер, Савич бросил взгляд на деревья. В воздухе пахло летом. Круглая, полная луна. Оранжевая, как спелая дыня.
На берегу Тисы
Синее летнее утро выплеснулось из черного русла ночи на Банатскую равнину. Свет захватил незащищенные просторы. Небо стало голубым, как накрахмаленная плахта. Июльский день засверкал как детская слеза. Редкий кристалл. Только здесь, в этом необъятном пространстве, может народиться такой день. Без облаков, без ветра, без птиц.
Золотые листочки, выпавшие из солнечной корзины, трепещут на зеленых водах реки Тисы. А воды эти струятся. Тихо, неумолимо.
Тенисто было только под высокими кронами тополей, стоящих вдоль пыльной, вьющейся к югу дороги. Неподалеку, под куполом двух низкорослых верб, растущих у самого берега, несколько уток спрятались в рогозе.
Святой день – воскресенье. Базарный день. На низкой земляной дамбе, защищающей город от паводков, собралось много народа. Мужчины. Торговцы. Ремесленники. Женщины. Дети. В чистой одежке, в национальных платьях или одетые по последней моде, они терпеливо ожидали перевоза, чтобы попасть на другой берег, на рынок, в трактир в центре города или на берегу реки, в магазины с товарами из Вены, в баню, бордель, кондитерскую или в какое-нибудь другое место, где можно потратить, а если повезет, то и заработать деньжат. Множество телег и фиакров направились к центру города. Перед паромом, перевозившим людей и товары с одного берега на другой, образовалась неописуемая толчея. Цыгане, усталые после ночной попойки, играли фальшиво, не попадая в ноты. Пели охрипшими голосами еще хуже. Забывали целые куплеты, пропускали слова. Проходящий мимо народ клял их почем зря, вполголоса отпуская непристойные ругательства. Бедняги не заработали ни форинта. Разве что богатый хозяин Лазар Дундерский подал им бумажную купюру, да и то только для того, чтобы насолить толпе. А народ поливал его за это: