Четыре безумия. Клиент Шекспира

Латинович Милош

Аплодисменты не переросли в овации, но засаленный цилиндр был почти полон деньгами.

– Теперь можно и соснуть, – решил Мурари, сидя на краешке телеги. Он устал, но в голосе чувствовалось удовлетворение. Деньги – сто пятьдесят шесть форинтов и двадцать восемь крейцеров – заработанные артистами, он поделил честно: каждому по заслугам, после чего всем налил по стакану красного вина.

– Думаю, вы, по обыкновению, определились с ночлегом? – спросил директор труппы.

– Более-менее, шеф, потому что нам, играющим злодеев, не так уж и просто найти ночлег, хозяева не очень-то к нам расположены, – сказал кудрявый черноволосый юноша. Стать и диковатый вид не позволяли точно определить

его возраст. И этим вечером во Враневе он играл глупого и грубого Капитана. Делал это спустя рукава, с подчеркнутым пренебрежением и плохой артикуляцией. Зрители нередко, реагируя на невнятные реплики, выкрикивали в его адрес грубые слова и дружно освистывали.

– Я очень хорошо устроилась, – радостно объявила Магда.

– Ты, дорогая Магдочка, всегда находишь тепленькое местечко, – язвительно заметил Толстячок.

– Хорошо, что мы начали здешнюю гастроль с итальянской комедии. Завтра дадим «Косовскую битву», я сыграю ненавистного всем сербам Вука Бранковича, так что наверняка останусь без денег и квартиры. Только бы не случилось ничего такого, как в Бечкереке, где мне пришлось переплыть холодный и полноводный Бегей, чтобы спастись от разъяренной толпы сербских патриотов, – продолжил монолог рассерженный гистрион из труппы Мурари.

– Ты, Радуле, еще молод для характерных ролей, – отозвался Мурари.

– Да, уважаемый шеф, молод для характерных ролей, неопытен для любовника, для храброго рыцаря трусоват, только для хулиганов и всякого отребья и гожусь. Имел я такую судьбу и такую профессию… – громко возмутился Радуле.

– Ты должен выразить себя на сцене. Твоя карьера только начинается. Еще сезон-другой, а может, три года тебе потребуется, чтобы набраться опыта и поймать удачу за фалды, после чего начнешь как следует продумывать характеры и образы в комедиях и трагедиях, – успокоил его шеф труппы, желая как можно скорее закончить этот ставший уже привычным разговор.

– Долго тебе еще придется, сынок мой дорогой, отбивать свою тощую задницу на этой телеге, – встрял в диалог Толстячок.

– А ты, как я посмотрю, наел свою задницу, все время жрешь хлеб с солониной, и все тебе в жизни нипочем! – парировал молодой актер.

– Эх, Радуле, все-то у тебя еще впереди. Ты талантливый парень, и нечего тебе бояться, через пару лет все станет на место. Просто слушайся и учись у старших, – сказал Мурари.

Вся труппа громко, но не совсем отчетливо поддержала слова шефа. Усталость сказалась на взглядах и артикуляции членов бродячей команды.

Ночь утихомирила все звуки.

С болот подул теплый ветер с горьким запахом засохшей грязи, сухой травы и мха. Грамма плесени достаточно, чтобы испортить прекрасный вкус вина. Так и в самом сердце идиллии, как на дне бочки, упорно тлеет огарок несчастья.

В дивную летнюю ночь вплыла весточка из пекла.

Девушки прикрыли лица платками.

Толстячок сморщился.

Радуле перевел взгляд на рваные кожаные сапоги.

– Правда, Милоша Обилича, отважного витязя сербского, ты никогда не сыграешь, потому что ты слишком… так сказать, крупный человек. Но если примешь и полюбишь то, что тебе судьбой назначено, то станешь счастливым и успешным артистом, – упрямо продолжал советовать молодому бунтарю шеф труппы, не обращая внимания на изменившееся из-за ужасной вони настроение людей.

Станислас Стан Мурари хорошо знал актерское ремесло. Он закалил его во многих театрах Бухареста, где в основном играл воинов и всяких отрицательных персонажей. Он был заметным мужчиной. Высокий. Смуглый. На него обращали внимание. И никогда не подвергали критике. Был терпеливым и старательным. Он понимал, что без отъявленных негодяев, лощеных щеголей, стражников,

кучеров, симпатичных пьяниц и тому подобных личностей представление не может стать правильным и близким к действительности. Мурари знал, что жизнь состоит не только из записных героев и их судеб. И вполне возможно, что в один прекрасный день в Бухаресте, в каком-нибудь театре, он вышел бы из печальной тиши анонимности и внезапно, как сумеречный ветер, как полуночный ураган начал бы играть, зараженный неизвестным театральным вирусом. Игра в кости заставила его гнаться за большими заработками, чтобы рассчитаться с накопившимися долгами. Не получилось.

Гонорарами за исполнение маленьких ролей невозможно оплатить огромные долги игрока. Мурари соглашался на разные предложения, но только ангажемент в бродячих труппах приносил ему солидные деньги и к тому же предоставлял прекрасную возможность скрываться. Костюм воина, парик старика, судейская тога – прекрасная маскировка для того, кто ощущает дыхание погони. Он стал бродячим актером. Все время в движении, всегда на сцене. На глазах у всех, но никому не знакомый. Беглец, которому хватает мужества быть на людях, умеющий отлично переодеваться, прятать лицо за гримом и заметать следы, имеет огромное преимущество перед погоней. Преследуемый умеет видеть детали, он точно знает, что за люди гонятся за ним сломя голову, упрямо разыскивают его. Они же – преследователи, злобные и слепые, не узнают, не замечают своей жертвы, находясь совсем рядом с ней. Со временем Стан Мурари рассчитался с долгами, потеряв мизинец на правой руке – плату за нарушение кодекса и трусливое бегство, но не покинул телеги бродячей труппы. На этот раз он остался как ее директор и художественный руководитель.

– Спасибо, шеф, меня успокоили ваши слова, утешили… – тихо произнес Радуле. Но никто из команды не услышал его. Было уже поздно. На семи колокольнях пробило полночь. Стих собачий лай. Девушки поднялись и принялись укладывать свои вещи в полотняные мешки, а Мурари, развалившись на телеге и вглядываясь в звездное небо, приканчивал третий или четвертый стакан вина.

После чего резко поднялся и спрыгнул с телеги.

– Толстячок, ты останешься здесь. Вычисти скребницей Белого и Выдру, задай им свежего корма, а потом, если пожелаешь, можешь пойти в пансион Азуцких. Там я тебе приготовил ужин, а квартировать можешь здесь, в телеге. Договорились? – сказал Мурари.

– Договорились, шеф.

– С Богом, народ. Встречаемся завтра вечером, перед представлением. А пока что свободны, – закончил директор бродячей труппы и молча удалился. Исчез быстро и неслышно, как тень лунной ночью под раскидистым каштаном, как не раз проделывал это, скрываясь за линялым бархатным занавесом в середине действия. Вслед за ним пошли девушки, а в противоположную сторону, сквозь стебли золотые, направился к реке Тисе Радуле, чья нежная душа страдала от его разбойничьего облика.

Толстячок проследил, как они разбрелись в разные стороны, словно шайка гайдуков после удачного ограбления.

Португальское письмо

– Не хочу, чтобы ты оставался в одиночестве после моей смерти, – решительно заявила Луиза, когда Савич положил на ее потный лоб влажный платок.

Запоздалая ночь близилась к рассвету.

Они не спали. Внезапные и сильные приступы удушья, из которых Луиза Шталь едва выбралась с помощью Йована, только что прекратились. Karcinom larinksa. Диагноз ясен, исход еще яснее. Впереди – дни страданий. Бесполезное, долгое, мучительное лечение, перемена атмосферы, диетическое питание. Сухой кашель, кровавая мокрота. Частые приступы.