Четыре дня с Ильей Муромцем
Шрифт:
Илья Иванович
У меня начали слабеть руки и ноги. И чем яснее формировалась ужасная мысль-догадка, тем сильнее они слабели. Я был вынужден опуститься на землю, на колючую, сухую траву. Как заклинание я повторял про себя: «Нет, нет, нет! Этого не может быть!» А в глубине души в ответ раздавалось неумолимое: «Да, да, да! Это так! Ты оказался в далеком прошлом. И этот человек совсем не артист. Он на самом деле Илья Муромец. И вокруг не заповедник, а самый настоящий лес десятого века».
Так вот что означали слова радиодиктора о небывалом, чрезвычайно важном эксперименте! Вот почему
А может, мне все это только кажется, снится? Я зверски ущипнул себя за руку. Даже следы ногтей остались на коже. Нет, это был не сон… Но ведь самолеты могли не летать по каким-то другим причинам. И заповедник мог оказаться гораздо больших размеров, чем я считал. Наконец, тут и в самом деле могли вестись киносъемки, а этот тип с ковшиком в могучей руке упорно меня разыгрывает? Надо еще раз проверить.
— Который час? — спросил я у деда.
Тот посмотрел на солнце, подумал и степенно ответил:
— Должно за полдень перевалило.
Любой современный человек, даже глубоко вошедший в свою роль артист, прежде чем ответить на такой вопрос, обязательно бросил бы взгляд на часы. А этот не посмотрел. У него на руке часов вообще не было!
Я вспомнил, что радиодиктор назвал проводившийся эксперимент «Окно в прошлое». Постепенно в голове у меня прояснилось, и я начал понимать, что случилось. Эксперимент проводился над заповедником. Видимо, здесь была изменена структура пространства и времени, сделано это самое «окно», в которое я по нелепой случайности и влетел на своем вертолетике.
Было от чего прийти в отчаяние! И все-таки я не верил, я надеялся, что в небе вот-вот появится белый след от высоко летящего самолета, а из-за леса вдруг донесется шум колес электрички.
— Ты чего закручинился? — спросил дед, называвший себя Ильей Муромцем. Я не ответил. Я заставлял себя не впадать в панику, старался мыслить логически. Ведь если ученые смогли открыть «окно» один раз, то почему бы им не сделать этого снова? А может быть, это окно и сейчас остается открытым? Значит, мне еще можно вернуться! Лишь бы успеть… Но ведь «окно» где-то в воздухе, над землей. А раз так, то надо как можно скорей отремонтировать вертолет или попытаться взлететь даже на неисправном, пока «окно» не захлопнулось.
Но как мне теперь разыскать вертолет в этом дремучем лесу? И как его исправить? Ведь у меня нет даже обыкновенного молотка. Был перочинный нож, да и тот я выронил, испугавшись медведицы. Может быть, мне посодействует этот старик? Но что он, житель десятого века, может сделать с техникой двадцать первого? Нет, назад пути нет. Все кончено… Отчаяние снова сдавило мне сердце. Растерянный, оглушенный тем, что случилось, я сидел, тупо глядя перед собой.
А жизнь вокруг, как ни странно, шла своим чередом. Я слышал, как стучал по стволу дерева дятел, видел, как порхала перед моими глазами обыкновенная бабочка с коричневыми, в крапинку, крыльями. Меня кусали комары, и я машинально отмахивался от них точно так же, как в нашем времени. Но комары эти были древние, почти из тысячелетнего прошлого. И дятел тоже. И сосны, и это небо, в которое еще ни разу не взлетал самолет…
Мне хотелось кричать от страха, звать на помощь людей, маму. И в то же время я понимал, что кричать бесполезно, что нужно думать и действовать самому, потому что ни мама, ни кто другой мне теперь не помогут. Собрав последние силы, я заставил себя не впадать в панику, не кататься в истерике по земле, а мыслить логически.
Ведь аэромилиционеры и пассажиры теплохода, плывшего по Оке, должны были видеть, как внезапно исчез в воздухе мой вертолетик. Они должны были понять, что случилось, поднять тревогу, сообщить в штаб проведения эксперимента. Меня будут искать, постараются вытащить назад, в наше время. Если, конечно, я не испортил им всю механику, сунувшись куда не следовало.
И тут еще одна малоприятная мысль пришла мне в голову. Кто я такой, чтобы меня спасали? Ведь если посмотреть беспристрастно, то что я собой представляю? Самодовольный, избалованный мальчишка-хвастун. «Эрудит и эстет» в кавычках. Дурак! Ведь слышал, что полеты запрещены. И все-таки полетел, наплевал на всех и всё. И вот результат… А ведь за секунду воссоздания прошлого приходится, вероятно, тратить уйму энергии. На этот эксперимент работала, может быть, вся энергосистема страны, а то и Европы в целом. Меня, обормота, не спасать, а убить мало за то, что я им все дело испортил.
— Может, тебе голову напекло? — участливо спросил Илья Муромец, видя мое состояние. — Или хворь какая напала?
— Нет! — ответил я чуть не плача и совсем, наверное, не вежливо. И тут до меня вдруг дошло, что здесь, в десятом веке, он теперь единственный человек, которого я знаю. Хоть по книгам, но все-таки знаю. Он теперь моя единственная опора, моя надежда. Что я без него в этом диком и страшном мире? Я схватил берестяной ковшик и бегом пустился к ручью. Вода в нем была удивительно чистая. Наклонившись над заводинкой, я увидел в ней осунувшееся лицо с испуганными глазами. Неужели это я? Куда девалось мое великолепное «рафинэ», которое так высоко ценили в нашей школьной компании?
Но мне некогда было рассматривать следы пережитого на своем лице. Я отогнал рукой водяных паучков, напился сам, потом зачерпнул полный ковшик воды для Ильи Ивановича. Поспешно вернувшись на вершину холма и подождав, пока Муромец утолит жажду, я постарался дипломатично узнать, что он собирается делать и куда направляется.
— Долго еще здесь сидеть будем? — спросил я подчеркнуто безразличным тоном.
— А кто его знает? — благодушно ответил богатырь, утирая рукой усы и бороду. — Как люди появятся, так и поедем.
— Какие люди?
— Да все едино. Купчишки, калики перехожие, гусляры. Одним словом — очевидцы.
— Да зачем они нам?
— Очевидцы-то? Без них нельзя. Кто тогда всем расскажет-поведает, как я с драконом бился?
— С драконом? Да где же он, дракон этот?
— А вон туда пролетел! — показал рукой Илья Муромец. — За Черным ручьем в лес опустился. Недалече отсюда. Ей-богу! — добавил он, заметив на моем лице недоверие. — Своими очами видел: червленый весь, сверху у него вроде как крылья стрекозиные, прозрачные, и на хвосте что-то крутится. А рык его такой, что ажно деревья гнулись. А внутри у него — человек проглоченный.