Четыре дня с Ильей Муромцем
Шрифт:
Мы поехали по дороге в ту сторону, откуда пришел я. Перед мостиком через ручей он остановил Чубарого, повесил на куст берестяной ковшик, и я понял, что это был, так сказать, общественный инвентарь: кто-то сделал его и оставил у мостика для проезжих.
Миновав ручеек, дорога опять стала подниматься на сухой песчаный пригорок, заросший соснами. Потом мы снова спустились в низину, где росли березы и ели.
— Это дороженька прямоезжая, — заговорил Илья Муромец. — Но опасная: не так далеко от степей проходит. Из Киева да Чернигова в Муром больше по другой дороженьке ездят — через Смоленск, Зубцов да Ростов. Там хоть и длиннее
— В красных шапках? — спросил я, вспомнив детину, огревшего меня плеткой.
— В червленых, — уточнил Илья Муромец. — Чтобы их издаля видно было. И с рожком. Видел, небось, давеча проскакал один? О двух конях. Вот то и есть гонец княжеский, или, по иному сказать, — вестник. Берестяные грамоты в сумках своих везут эти вестники. Дело государственное! Вестников нельзя останавливать. В стужу ли, в непогодь все едино меж городами вестники скачут. А их, городов-то, у нас на Руси поболе пяти сотен стоит. Не шутка! А в твоих краях нет, что ли, службы такой?
— Есть, — ответил я коротко, чтобы не пускаться в сложные объяснения, как действует радио, телевидение и прочие современные средства связи. Все равно старик не поверит. Да и как ему объяснить принцип действия радио? К тому же он так гордится своими городами и хорошо налаженной службой почты древней Руси!
— А как часто у вас подставы стоят? — продолжал расспрашивать меня Илья Муромец. — Наш-то бедолага-гонец полдня скакать должен, пока горячего на постоялом дворе получит да коней уморившихся сменит. Не возрадуешься службе такой!
Я опять воздержался от рассказа о наших дорогах, вокзалах, аэропортах, морских и воздушных лайнерах. И так он меня чуть не сумасшедшим считает! Поэтому я перевел разговор на другую тему.
— Илья Иванович, — спросил я, — а за сколько дней из Киева в Муром попасть можно? Или, например, |в Новгород?
— Сам я в Новгород не езживал, но знаю, что, поспешая, дён за восемь доскачешь.
Я удивился. Неужели на лошадях можно такое расстояние за восемь дней проскакать? Это же почти по двести километров в сутки! Но, вспомнив вестника, птицей промчавшегося мимо меня, подумал, что это и на самом деле возможно. У него были две лошади: пока он на одной скачет, другая отдыхает. А кроме того, гонец меняет лошадей на постоялых дворах — подставах. И все уступают ему дорогу. А кто не уступит, того… Спина и плечо, в том месте, куда пришелся удар плети, у меня все еще немного побаливали. Но, странное дело, теперь я почему-то вспоминал о полученном ударе совсем без обиды. Да и какое это имело теперь значение? Главное — выбраться отсюда, вернуться назад, в свое время. А конь, как назло, шел не спеша, в развалочку. Поторопить же Илью Муромца я не решился.
Так мы проехали около километра. Наконец Илья Иванович остановил коня, осмотрелся, подумал о чем-то и велел мне сойти на землю. Спрыгивая, я чуть не раздавил великолепный, тугой, весь налитый силой и свежестью белый гриб-боровик. Но разве до грибов мне было сейчас? Зачем он здесь нужен, так далеко, так бесконечно далеко от дома? И я в сердцах сшиб его сапогом.
— Иди
Чем дальше, тем осторожнее становился Илья Муромец. Мне казалось, что до полянки с вертолетом еще идти и идти, как вдруг Илья Иванович предостерегающе поднял руку. Мы остановились. За деревьями виднелось что-то красное.
— Вот он! — прошептал мне на ухо Илья Муромец. — Спит, нехристь. Стой тут, держи коня. Сейчас я этому Змею Горынычу…
Он достал из колчана тяжелую, большую стрелу с белым оперением и стал прилаживаться, чтобы половчее пустить ее в мой бедный, смирно стоявший на полянке «Зетик».
— Не надо! — закричал я. — Это не дракон, не Змей Горыныч. Это летающая машина!
— Что еще за машина? — удивился Илья Муромец, но все-гаки опустил свой лук. Видимо, и ему показалось странным, что, несмотря на мои крики, «дракон» даже не шевельнулся. Опередив Илью Муромца, я быстро подбежал к вертолетику и постучал по обшивке.
— Слышите — он металлический!
Илья Муромец, все еще немного настороженный, подошел ближе. Я откинул прозрачный колпак кабины, показал ему обтянутое искусственной кожей сиденье, ручку управления, провернул несколько раз лопасти несущего винта.
— Вот они над ним сверху крутились, а это — на хвосте. А вот тут, под прозрачным колпаком, я сидел. Вот так, посмотрите.
Я забрался в кабину, закрылся прозрачным верхом, потом снова вылез и дал еще раз заглянуть внутрь вертолета Илье Ивановичу. Я думал, что старик грохнется в обморок от удивления. Но он лишь поколупал ногтем краску на дюралевой обшивке фюзеляжа, пощупал сиденье и, сняв свой железный шлем, задумчиво почесал в затылке.
— Ну дела… Штука-то и в самом деле не живая. А ведь та самая, что над лесом летела! И ты, выходит, вот тут, внутри у нее, сидел? А ну, взлети еще раз. Покажи!
Бросив свое снаряжение, Илья Иванович присел на траву, вытер вспотевший лоб и стал наблюдать за моими действиями. А я, еще раз быстренько осмотрев вертолет, снова залез в кабину. В обычных условиях мне бы и в голову не пришло пытаться взлететь на поврежденной машине. Но в моем положении можно и нужно было рискнуть. Я понимал, что если промедлю, то невидимое «окошко в прошлое», вернее, для меня сейчас — в будущее, может захлопнуться и мне уже никогда не удастся вернуться в наш цивилизованный мир, который я только теперь сумел оценить по достоинству.
Я попросил Илью Ивановича отойти чуть подальше и включил двигатель. Гибкие лопасти начали неспешно вращаться. Я прибавил обороты. И сразу же началась такая дикая тряска, что пришлось тут же выключить двигатель: еще секунда, другая — и мой «Зетик» разлетелся бы на куски.
Итак, все было кончено. Взлететь не удастся. Назад пути нет. Я обречен навсегда, на всю мою жизнь, оставаться в десятом веке…
Несколько минут я сидел в кабине, уронив голову на руки. Потом вылез, на что-то еще надеясь, стал осматривать погнутую лопасть винта. Я даже попробовал ее разогнуть, выпрямить. Ничего, конечно, не получилось. Тут нужен был пресс. И довольно мощный. А где его взять в лесу, да еще в десятом веке? И тут взгляд мой упал на спокойно сидевшего Муромца.