Четыре фрейлины двора Людовика XIV
Шрифт:
– Никакой.
– Следовательно, я хорошо сделал, оставшись здесь, так как я имею о ней гораздо лучшие сведения.
– Если дело того стоит?…
– Судя по разговору моего бродяги, это не маловажное дело; дама эта не первая встречная.
– О! о! речь идет о даме.
– Которую мне даже суждено снова увидать, как сказал мне это нищий.
– Гей! какой же драгоценный человек этот плут; на твоем месте, я не отпустил бы его, не узнав предварительно, где можно его снова увидать.
– Что я и намеревался сделать, но ваше возвращение дало ему случай исчезнуть.
– Жаль,
– Что же касается до дамы, то весьма интересно было бы узнать её точнее и знать также её цель… У этого Жака Дешо производится совершенно дьявольское ремесло.
– Именно так, что мне и сказал мой нищий. Но вы, в свою очередь, что вы там узнали?
– Сверхъестественные вещи: мошенник, очевидно, показывает все в более мрачном виде, чтоб произвести более впечатления. Впрочем, он ничто иное, как копеечник, как и все гадальщики его, товарищи.
– Если поверить всем его россказням, – прибавил Шарль Севинье, – то, пожалуй, можно велеть себя зарыть живым.
– Значит, он вам предсказал очень зловещие вещи?
– Такие, что нельзя и верить! Откровенно, говоря, ты хорошо сделал, что не вошел туда, потому что я держу пари, что, судя по его действиям, он предсказал бы тебе смерть.
– Как! так мрачно!
– Всеобщая похоронная процессия, говорю же тебе! Если верить ему, то ни Генрих, ни я, ни наши возлюбленные не увидят января 1681 года, этот 1680 год похоронит всех четырех… И всё это нам стоило два луидора. Что ты на это скажешь?
– Щедро заплачено. Счастье, что вы приняли это предсказание, как и следует – весело.
– И ручаюсь, что наши милые дамы, m-elles де Сурдис и де Понс, посмеются от души.
– Друзья мои! – сказал Ален. – Если б мне предсказали подобные вещи, то я не решился бы рассказать что-нибудь из этого моей невесте. Эти молодые девушки имеют впечатлительное воображение. То, что нас заставляет смеяться, может их обеспокоить. Поверьте мне, давайте сохраним про себя все эти мало забавные истории.
– Он прав, как и всегда! сказал Севинье.
– Мы ни слова не шепнём нашим красавицам, – заключил Ротелин. – Лучше даже, чтоб они ничего не знали об этом приключении. Что же касается до Жака Дешо, то это настоящий плут, площадной лекарь, если не хуже еще.
– Быть может, фабрикант наследственного порошка [2] ? – спросил Ален.
– Что-нибудь в этом роде. Он предлагал нам свой товар с таким лицемерным видом, который показался мне подозрительным.
2
Имеется ввиду яд.
– Значит, это верно, что отравления в настоящее время в порядке вещей, что они совершаются без стыда и угрызений совести.
– Слишком верно, мой дорогой Ален. Полученные признания нашими властителями камеры
Они касаются даже таких важных особ, что само правосудие останавливается с ужасом, прежде чем доходит до них.
Маршал Люксембург должен был предстать пред судом в прошлом месяце в Арсенале, и давно настала уже пора, чтоб он представил доказательства своей невинности, так как начали уже поговаривать о том, что его бросят на костер, ещё дымящийся от Ла-Вуазен, с которой он имел сношения.
– В чем же его обвиняли?
– В том, что он отравил свою любовницу, некую девицу Дюпен, и своего родного брата для того, чтобы, как говорят, выручить какие-то важные бумаги, затерявшиеся в их руках.
– И он с честью вышел из этого дела?
– Без сомнения, – просидев предварительно под арестом три недели в Бастилии, в темнице шести шагов ширины. И после того как был принужден объявить, что, будучи влюбленным без памяти в Дюпен и не будучи в состоянии завладеть ею, он купил у Ла-Вуазен любовный напиток, чтоб заставить себя полюбить [3] .
3
Хроника Эль-де-Бёф; Тушар Лафосс.
– Но если он избавился, то графиня Суассонская была только наполовину столь счастлива.
– Прежняя фаворитка!
– Это совершенно новая история. Графиня обвинялась в том, что отравила своего мужа и ввела в дело любовные напитки, чтоб снова привлечь к себе короля, который уже с давнишних пор оставил ее. Предупрежденная самим королем об угрожавшей ей опасности, она не дождалась тайного повеления о своём аресте.
«Если вы невинны, – велел ей сказать Людовик XIV, – то отправляйтесь в Бастилию, если же вы виновны, то воспользуйтесь моим советом, покиньте государство».
Графиня отвечала, что она невинна, но что она не может выносить мысли о тюрьме. Она бежала во Фландрию, а на этой недели продали её должность обер-гофмейстерины при дворе королевы.
– Я возвращаюсь к своему слову, – сказал Ален, – ваш город Париж – самый противный город; выходки, и поведение вашего двора мне нравятся всё менее и менее.
– Какая ужасная вещь, господа, эта мания к отравлению! Не знаешь более, кому доверяться; кто мало-мальски имеет пылкое воображение, тот подозревает всех на свете!
– О! вы меня не долго здесь удержите; ещё раз увижу мою дорогую Марию и возвращусь на море… Но, по совести, смейтесь надо мной, если хотите, я уезжаю не без беспокойства; я был бы только тогда счастлив, если б мне было позволено заключить предполагаемый нами прежде брак и увезти её с собой… подальше от всего того, что я здесь вижу и узнаю.
Он был прав, честный бретонец: то, что происходило в этом развращенном свете, было в высшей степени гнусно.
Арсенал действовал безостановочно; каждое заседание приводило к самым неожиданным, самым ужасающим открытиям.