Четыре года в Сибири
Шрифт:
Когда я проснулся во второй раз, зевающих караульных сменили двое других, и очень бдительных, так как стоило лишь мне приоткрыть глаза, как они развязали меня, принесли воду для умывания и огромную порцию гречневой каши с маслом. Моя рубашка превратилась в кровавый лоскут, мои брюки были также разорваны, мое лицо опухло, и все тело было измучено.
Моей первой и единственной ясной мыслью было: теперь ты обречен на смерть! Я питал лишь слабую надежду только на мои отношения с высокопоставленными русскими чиновниками, среди них у меня было много друзей.
Штыки передо мной,
Входит маленький, широкоплечий господин с умными чертами лица и в элегантном костюме и подходит прямо ко мне, не обращая внимания на присутствующих. Он глубоко и серьезно глядит мне в глаза. Я, как военный, выпрямляюсь по стойке «смирно», но он машет рукой.
«Я знаю, кто вы такой и как вас зовут». Мужчина краткими фразами перечисляет события и этапы моего бегства мне в кратких предложениях. Я подтверждаю правильность его сведений.
– Была ли единственной причиной вашего бегства любовь к вашему немецкому отечеству и ваше осознание своего долга?
– Да.
Мужчина просит принести ему мои разорванные вещи, все точно исследует, даже желтые летние полуботинки разбираются на самые маленькие части.
Ничего не найдено.
– Служили ли вы в немецкой армии? – задает он следующий вопрос.
– Да.
– Звание?
– Лейтенант резерва.
– Вы служите в немецкой разведке?
– Нет.
– Поддерживаете ли вы отношения с немецкими военными?
– Да, это мои родственники.
– Постоянно ли поддерживают эти люди связь с вами непосредственно или косвенно? Часто ли вы получаете них сообщения?
– Нет, весьма редко. Наши отношения чисто семейного рода.
– Какими языками вы владеете?
– Немецким, русским, английским, французским языками.
– Почему вы не стали русским подданным? У вас же хорошие отношения вплоть до Царского Села [резиденция царя Николая II], и вы даже родились в Петербурге?
– У меня не было причины и повода отказываться от моего немецкого гражданства.
– Знаете ли вы, что вас подозревают в убийстве?
– Я боролся за свою свободу и я не убийца!
– Я спрашивал вас не об этом! Вы противились российской государственной власти! Это война, и это все объясняет! Мы можем сделать с вами, что захотим!... Знаете ли вы, как вас казнят?... Вы подозреваетесь в шпионаже!
– Вам предстоит казнь через повешение!
Я твердо смотрю мужчине в глаза.
– Слышали ли вы что-то о Шлиссельбургской крепости? О подземных казематах? Там кое-кого сумели научить говорить. Знаете ли вы, что там в темных камерах некоторые сходили с ума, а другие утонули при наводнении?
Мужчина долго молча рассматривает меня. Его спокойные глаза пристально изучают мое лицо, пока глубокая борозда не появляется между
– У вас есть только один единственный шанс избежать смерти, – теперь его голос звучит солидно, и, все же, я улавливаю дребезжащий тон. «Наше Охранное отделение и наша служба контрразведки организованы настолько хорошо, что ничто не может ускользнуть от нас. Вы достаточно долго жили в России, так что сами вполне можете оценить это. Пока я вас тут допрашиваю и задаю вам эти маловажные вопросы, виллу вашего отца на Каменном острове обыскивают от подвала до стропил. Самое незначительное проверяется точнее всего. Этот ваш единственный шанс состоит в вашем признании. Если вы теперь скажете правду, то вы спасены – иначе вы будете повешены.
– Мне не в чем вам признаваться.
– Я даю вам полчаса, – говорит мужчина, будто вообще не услышав мои слова. – Решение за вами. Подумайте о вашей молодости, ваших родителях и вашей родине. У вас есть полчаса времени! Идите!
Меня отводят назад в камеру и дают много вкусной еды, мне также вручают пару старых ботинок. По привычке я смотрю на запястье, где когда-то были наручные часы; там остался один ремешок. Я отстегиваю его и кладу на стол. С любопытством, без какой-либо строгости и достоинства, караульные солдаты смотрят на меня, они совсем, кажется, забыли о своих винтовках. Так проходит время.
Они вздрагивают, когда дверь открывается. Меня снова ведут в канцелярию. Когда я вхожу, среди всех присутствующих царит полнейшая тишина. – Время истекло, доктор технических наук инженер Теодор Крёгер! Слова, кажется, вибрируют в воздухе, затем застывают в скромной канцелярии, как фигуры мужчин вокруг меня.
Мой взгляд скользит по ботинкам без шнурков, разорванных брюках, бесформенных лоскутах рубашки, испачканных кровью, по моему загорелому, опухшему телом, множеству маленьких и больших царапин, из которых медленно сочится кровь.
– Вас именно так зовут, это ваш титул?
– Да.
– Я уже звонил в Петербург. Ваш дом обыскали, там найден разоблачающий вас материал. Итак?
– Мне нечего вам сказать.
– Это ваше последнее слово, доктор Крёгер?!
– Да.
На короткое мгновение между нами длится молчаливое напряжение. Но потом внезапно и гневно звучат слова мужчины:
– Увести!
Только уходя, я слышу приглушенные, как просыпающиеся голоса, в сопровождении звона шпор и сабель.
На дворе мне пришлось ждать лишь короткое время. Появился новый конвой из одного унтер-офицера и четырех солдат с примкнутыми штыками. Мы идем по маленькому городку, мимо отеля, где я провел последние часы, к вокзалу.
Любопытные собираются вокруг, бегут за нами. В прицепленном в конце поезда вагоне для скота мы проводим целых три дня. Поезд медленно приближается к Петербургу.
«Финляндский вокзал». Приближается вечер. Мы дожидаемся будущей ночи, потом меня проводят по знакомым улицам через мост над Невой в Петропавловскую крепость. Отворяется маленькая дверь в больших воротах, охранники перекидываются парой слов, и за нами лязгает замок. Темная камера, скудный ужин, я бросаюсь на деревянные нары и погружаюсь в свинцовый сон.