Четыре года
Шрифт:
Борис не числился в списке поступивших в университет. Мальчишка с еврейской внешностью тоже отошел от доски объявлений обескураженный. Так они и не познакомились.
Несколько дней Борис не выходил из дома. Ждал телефонного звонка. Потом устроился на работу в бригаду путейцев-ремонтников. Вечером он возвращался домой вымочаленный, со стонущими от боли мышцами. Ведь в бригаде он тоже должен был быть таким, как в школе. Первым. Он вопросительно смотрел на бабушку, и она беззвучно отвечала ему. Звонков не было. Борис почему-то был уверен в том, что бабушка знает, от кого он ждет звонка.
Как-то вечером, когда бабушка накладывала компресс (головка
– Внучек, если ты ждешь звонка от той, для которой я купила розы, так ты лучше не жди. Хватит тебе цурыс с университетом. И может я старая и глупая женщина и вообще ничего не понимаю, но лучше тебе было сразу уехать и поступить в институт, а не ломать спину в этой бригаде и ждать прихода Мессии.
Бориса не удивила проницательность бабушки. Его испугало ее пророчество. Он привык верить бабушке. Он поцеловал ее, не проронив в ответ ни слова.
Начался учебный год. Смазливая толстушка Оля, которая иногда приходила к нему по вечерам и мешала сосредоточиться, когда он копался в схеме, рассказала, что в школе появились новые учителя взамен ушедших. Лариса Павловна работает по-прежнему. А Леси Петровны нет. Говорят, что она перевелась в другую школу, а может быть, даже уехала в другой город.
Бабушка не понимала, почему он считает Олю толстушкой. Она действительно кругленькая, но у нее очень красивая фигура, не говоря уже о лице. Борис не возражал. Это не имело значения.
Через год не без приключений он поступил в провинциальный инженерно-строительный институт. Он учился добросовестно. И все же не отказался от желания стать радиоинженером. Он не замечал липнувших к нему девиц, не теряя надежды получить весточку от Леси.
Во время зимних каникул он взял лыжи и поехал в лес. На конечной остановке трамвая он стал на лыжи и пошел в село. Борис разговорился с мальчишками, катавшимися на санках. Он выяснил, что его бывшая учительница уже давно уехала из села. Куда? Мальчишки этого не знали.
Вот и все.
Рубцуются даже очень глубокие раны. Иногда медленно. Иногда остаются болезненные рубцы. Оля добилась своего. Через год, во время летних каникул, она утешила Бориса. Действительно, Оля вовсе не была толстушкой. Два летних месяца, приятных, как легкая музыка. Прошли и не оставили рубцов. А вот Леся… Почему?
С отличием окончен инженерно-строительный институт. А затем одиннадцать лет мытарств, унижений, упрямой борьбы. В течение одиннадцати лет инженер-строитель, работая по своей специальности, консультировал электронщиков, практиков и ученых. В течение одиннадцати лет с перерывами, с отказами, с отчислениями по формальным причинам инженер-строитель сдавал экзамены и, наконец, получил диплом радиоинженера. Только любимая жена умела обезболить многочисленные рубцы, следы этой победы.
Прошло двадцать лет после окончания школы. В тот день Борис играл с сыном в бадминтон на лужайке в парке. Подбежав к аллее за упавшим воланом, он увидел красивую женщину, пристально смотревшую на него. Лариса Павловна! Он ведь ни разу не встречал ее после выпускного вечера!
Сын, вылитый Борис времен Нины Яковлевны, забрал у него ракетку и стал играть со своим сверстником, четырнадцатилетним пареньком.
Лариса Павловна усадила его рядом с собой на скамейку. Спросила его о работе, о жене, о сыне. Правда ли, что жена такая необыкновенная женщина? Слухи ведь докатились и до нее. Бориса удивило, что у Л.П. есть сведения о нем.
Стали вспоминать школу. Она все еще
– Знаешь, Боря, это трудно объяснить. Ты ведь по существу был еще ребенком, а я – замужняя женщина, правда, недавно выскочившая замуж, сразу захотела тебя. Говорят, коровы чуют мускусного быка на расстоянии десяти километров. Так, примерно, я чувствовала тебя. Но что забавнее всего, не я одна. Помнишь Лесю Петровну, химичку? Мы были очень дружны. Я ей как-то сказала, что потащу тебя в постель. И она призналась, что любит тебя. Понимаешь, не просто в постель, а любит. Я-то всегда была легкомысленной. Это обо мне моя любимая поэтесса написала, что легкомыслие "…в глаза мне вбрызнуло смех и мазурку вбрызнуло в жилы". А у Леси было серьезно. При ее пуританстве и домостроевском взгляде на семью. Не знаю, что у вас было. Перед началом учебного года она пришла увольняться. Сказала, что едет с мужем. Его командировали в Индонезию. Я спросила о тебе. Она долго молчала, а потом ответила, что ей стыдно за страну, в которой такой талантливый юноша не принят в университет. Не побоя лась сказать такое. Но она верит в твое будущее и ей очень печально, что в нем не найдется места для нее. Говорят, что после возвращения из Индонезии ее муж стал важной персоной. Если не ошибаюсь, они сейчас в Москве.
– Как она узнала, что я не попал в университет?
– Она караулила в сквере напротив в дни твоих экзаменов.
– Вы ошибаетесь, Лариса Павловна. Ее не было в городе. Она уехала к родителям мужа.
– Никуда она не уехала. Она не хотела мешать тебе готовиться к экзаменам.
Борис долго молчал. Он смотрел, как сын упорно гонится за каждым воланом. Только ли в спорте он такой?
Леся… Зачем она так поступила? Ей было стыдно за страну. Но она увидела только одну гадость из множества, преподнесенного ему этой страной. Леся…
Они сидели молча, глядя на мальчиков, игравших в бадминтон. Он ничего не сказал ей о том, что намерен расстаться со страной, в которой талантливый радиоинженер, нужный, признанный, все равно чужак, которому оказывают милость, признавая его нужным. Об этих намерениях знала пока что только жена, часть его существа. Никому он еще не сказал о своем намерении. Но это уже другая история, хотя она тоже началась летом после десятого класса.
1993 г.
ВО ИМЯ БУДУЩЕГО
Легионы грешников медленно поджаривались на гигантской сковороде площади перед собором святого Петра. Туристы спасались в сумрачной прохладе собора, в тесной тени под старой почтой Ватикана или растекались по знойным улицам Рима. Для Владлена Среброкамня не было спасения. Вот уже около двух часов, проклиная жару и эмигрантскую долю, он целился фотоснайпером "Зенит-3С" то в одного то в другого мраморного апостола на соборе. Он не фотографировал. В аппарате не было пленки. В Союзе, где пленка стоила несчастных сорок пять копеек, он не купил ее за ненадобностью. А здесь капиталисты сдирают по десять тысяч чентезимо за катушку. Мыслимо ли такое? Да и вообще, на хрена ему сдался этот собор? В гробу в белых тапочках он его видел. Владлен Среброкамень просто хотел продать фотоснайпер. Для этого он, приехав в Рим из Остии, на солнцепеке изнывал, надеясь привлечь внимание какого-нибудь туриста необычным видом фотоаппарата.