Четыре подруги эпохи. Мемуары на фоне столетия
Шрифт:
Я однажды летела из Парижа в Лондон. И взяла с собой маленькую собачку, размером с ладонь. А тогда как раз объявили карантин и нельзя было ввозить животных. У меня в аэропорту работал знакомый, которому я сказала: «Что вы ерундой-то занимаетесь? У меня собака маленькая, я ее за пазуху положу, никто и не заметит». А он мне ответил: «Мадам, никогда так не делайте. Потому что, если в Лондоне узнают, что вы прилетели с собакой, ее немедленно усыпят, а экипаж уволят без права дальнейшей работы в авиакомпаниях. И будь на вашем месте королева, с ней поступили бы точно так же».
Вот
— Когда у нас так будет?
— Думаю, не скоро. Нас просторы наши бескрайние мучают. Мужик с перепоя выходит, хочет начать работать, открывает дверь, а там: до леса все — мое, после леса — тоже мое. Так он и сядет, глядя в эту даль. А у европейцев все маленькое, все на вес золота. У нас нет страха помереть с голоду — в тайгу пойду, кедровых шишек наберу. А за границей такой уверенности нет. Вот они и вынуждены работать. А наш где-то что-то украдет, как-то перебьется…
Это и формирует характер. Нищему ведь ничего не жалко. Почему не отдать последнюю рубаху, если все равно холодно?! И хлебом можно поделиться, если ты все равно голодный и буханкой дела не исправишь. А вот когда у тебя есть достаток, попробуй что-нибудь попросить! От богатого мало что получишь…
Вишневская, кажется, успела сделать в этой жизни все: и семью создать, и дочерей воспитать, и оперу поставить, и даже в кино сыграть — исполнила главную роль у Александра Сокурова. Знаменитый режиссер специально для Вишневской, с которой познакомился на съемках документального фильма о ней, написал сценарий.
— Когда он позвонил и предложил сниматься, удивлению моему не было границ. А когда прочла сценарий, то и вовсе не знала, что думать. В основе фильма судьба пожилой женщины, которая едет в Чечню к проходящему там службу внуку-офицеру.
Я, разумеется, отказалась. Сниматься в кино для меня совершенно незнакомое занятие. Так и сказала Сокурову. Но он настаивал. Сказал, что специально все затеял, чтобы меня снимать. Я подумала — талантливый, знаменитый режиссер, плохо точно не сделает. Дай попробую. И согласилась.
— Съемки были в Чечне. Страшно не было?
— Нет, абсолютно. Не забывайте, что я пережила Великую Отечественную в Ленинграде. Чего я могу бояться? Вида разрушенных домов, зияющих глазницами пустых окон? Я все это уже видела в Гатчине, Ораниенбауме, Петергофе, Красном Селе.
Галина Павловна вообще видела немало. Но подводить итоги не собиралась. На просьбу пригласить в день своего столетия на чашечку чая отвечала согласием. Лишь уточняла: «Вы какое варенье любите?»
— Как вам удалось победить страх перед быстротечностью времени? Или у вас вообще такого страха не было?
— Не было. Хотя время не просто быстро идет — оно летит. Мне исполнилось 80 лет, но для меня годы — это анекдот. Никогда не подсчитываю, сколько мне лет и на сколько я выгляжу. Единственное, из-за чего расстраиваюсь — это когда чуть поправляюсь.
— Вы всегда поступали только так, как считали нужным?
— Я никогда специально об этом не задумывалась. Просто делала свое дело. Передо мной не стояло цели через что-то перешагнуть, чтобы добиться роли. Я пришла в Большой в 25 лет. До этого моталась по маленьким деревням и городишкам, жила в каких-то клоповниках, ела в жутких столовых. Прошла через все.
А в Большом мой путь с первого шага на сцене был устлан розами. Я стала любимой певицей главного режиссера и главного дирижера. Что хочет Галина Павловна, то и будет.
— И как вы это воспринимали?
— Как должное. Как результат моей работы. В 29 лет я уже была примадонной Большого театра. Примадонна — это не когда ты сидишь и делаешь то, что хочет твоя левая нога. Это профессия.
— При этом, насколько я знаю, безумства молодости вам были не чужды. Это правда, что Ростропович к вам в Праге через забор лазил?
— А что было делать? Молодые были, мне 29 лет, и у нас как раз начинался роман. Я ведь и сама лазила. Незадолго до отъезда за границу (дело было на даче в Жуковке). Как-то так получилось, что у нас нечего было есть: в холодильнике пусто и домработницы нет. Дети говорят: «Мать, пойдем в поселок Совмина (Совета Министров. — Прим. И.О.), там чего-нибудь купим». А чтобы попасть в этот поселок, где находился магазин, требовалось на проходной предъявить пропуск, которого у нас не было.
Зато мы знали секретный ход — в заборе была дырка, замаскированная отодвигающейся дощечкой… Подходим, а дырка забита. Что делать?
«Мы полезем через забор», — говорят дочери. Я поначалу возмутилась: как это, народная артистка СССР через забор полезет? Еще как назло, была не в брюках, а в платье. А ну как повисну? Но делать нечего — есть-то хочется. Встала я Ольге на спину и перелезла.
Входим в магазин, тетки местные злобно на нас смотрят — видят, что не свои пришли. Мы, как мыши, тихонько встали в очередь. Купили сметаны, сосисок, уж не помню, чего еще. Обратно, правда, через проходную возвращались. Это было, кажется, в 1972 году.
— Мне почему-то кажется, что вы и сегодня полезете через забор, если надо.
— Ну а почему же нет? Конечно, полезу!
Однажды мне удалось застать Галину Павловну в превосходном настроении. Она всегда была корректна и внимательна к вопросам журналистов, но в этот день, я почувствовал, была настроена на общение. И когда все приготовленные вопросы были заданы, я не смог удержаться от искушения просто, что называется, поболтать с Вишневской.
Накануне встречи я побывал в гостях у внучки знаменитой оперной певицы Веры Давыдовой, певшей в Большом в тридцатых-сороковых. После выхода на пенсию и смерти Сталина за границей увидела свет книга ее якобы мемуаров, из которой следовало, что Давыдова была любовницей Сталина. Не спросить отношение Галины Павловны к подобным разговорам — а в Большом не только Давыдову записывали в любовницы вождя — я не мог.