Четыре птицы
Шрифт:
На стройке
Серый туркмен в своем красном жилете,
Что ты там строишь опять?
– Строю я офисы, где ваши дети
Будут себя продавать.
Я голодаю на пр о клятой стройке,
Я не слезаю с лесов,
Чтоб ваши дети, одетые в «тройки»,
Стали, как части часов.
Чтоб закрутились, как шестерни, сжаты,
Чтоб закалялись, как сталь,
Чтобы в момент неизбежной расплаты,
Жизни им было не жаль.
Оптический прицел
Спит оптический прицел
Лазерной винтовки.
Он сегодня уцелел —
Он сегодня ловкий.
И в обойме
Медные патроны.
Спит солдат среди гранат,
На траве зелёной.
Он калачиком сопит,
И не замечает,
Как луна над ним летит
Вечно молодая.
День Победы
Пытаясь заглушить воспоминание,
Отчаянно салюты в небо лупят
Как будто бы всё ищут оправдание
Солдатам, что идут глаза потупив.
Тот пыльный день и странная улыбка
На улице с домами наизнанку:
Старик еврей, играющий на скрипке,
И чёрные кресты дрожат на танках.
Во власти мира за границей век
Во власти мира за границей век,
Я остаюсь, глаза приоткрывая,
Спешу к метро, перехожу на бег,
Сон тащится за мной, не отставая.
Вот в офисе приветствую коллег,
Со мной повсюду аура живая,
Как на ботинках принесённый снег,
Что тает, пятна влаги оставляя.
Уже опять я в общей суете,
А люди рядом те же, да не те,
Плывут в привычном офисном кошмаре.
Соседка странно смотрит на меня,
Шипит реальность делового дня, —
Сон розовыми щупальцами шарит.
Ветер
За ночь ветер веток набросал
Прямо на утоптанной дорожке.
Насвистелся, отшумел, устал
И в сугроб улёгся белой кошкой.
Отплясал метельный карнавал,
Отсверкала ледяная крошка,
Снова город сам собою стал,
Снегом грязь припорошив немножко.
Скучный город в ворохе газет,
Начал день томительный и пресный,
Мир, в котором хаос ни при чём,
Мир, в котором сказке места нет,
Мир, в котором всё давно известно,
Мир, который смерти обречён.
Родина
Нависшее небо сурово,
Развалины и пустыри.
И «родина» – нервное слово
Ворочается внутри.
Как будто пустые проклятья
Всё так безнадёжно на вид,
Что мог бы отчизной назвать я,
Да горло сжимает мне стыд.
Почти уже листья опали,
И пахнет грядущей зимой.
Вот эти неброские дали,
Деревня над речкой лесной…
Холодные сосны, берёзы
И весь это бедный уклад.
И вдруг неожиданно слёзы,
Росой на ресницах блестят.
Ночной интернет
Интернет, превращающий зимнюю ночь
В два часа перед тусклым рассветом,
От бессонницы, хоть долбежом раскурочь
Эти клавиши, нету ответа.
И наверное, мне безразлично уже
В этом мире без верха и низа:
Водку пить по ночам, или лазить в ЖЖ,
Или тупо смотреть телевизор.
Всё равно, непроглядная темень в душе
Накопилась кофейною гущей,
Вырывай тишину из оглохших ушей
Сжатой музыкой, дико орущей.
Хуже смерти – сознанье, и хуже всего —
Понимать с этой дудочкой крысьей —
От тебя не зависит уже ничего,
Ничего от тебя не зависит.
Сирин
Поэзия-ведьм
Одета небрежно и просто,
С копной непослушных волос,
Поэзия – ведьма-подросток,
Что знает ответ и вопрос.
Ей чуждо кривлянье, кокетство.
Не
И хрупкая чувственность детства
Дрожит у неё на губах.
Луна в её грёзах, как в сказке,
Короною в кроне дрожит,
И воронов чёрные маски
Её стерегут рубежи.
А взор по-охотничьи хваткий —
Вся дикость и дерзость она.
Но женственность в гибкой повадке,
Уже несомненно видна.
И в той же томительной дрёме,
Как феникс, сгорая в угли,
Праматерь в любовной истоме
Свершает заклятье Земли.
Ты
Ты похожа на шорох листвы под окном,
На магический шёпот волны,
На пролившийся дождь на безводье сухом
И на песню среди тишины.
Ты похожа на тёплого дня благодать
И на тёмный лесной водоём.
На слова, что мы будем друг другу шептать,
Во Вселенной оставшись вдвоём.
Зайка
Белые джинсы, короткая майка,
Трусики «Танго», голый пупок —
С виду – такая пушистая зайка,
В сердце – безжалостный волк.
Зайка пушистая, вовсе не злая,
И ничего в этом гадкого нет:
Голод её изнутри выжигает —
Каждому зверю нужен обед.
Что ж, я смотрю, не могу оторваться,
Надо б в кусты сигануть,
Так ведь добычей легко оказаться,
И не успеешь моргнуть!
Ангелы
Их тонки запястья, лопатки остры,
Они о политике мне говорят,
Они в моем сердце разводят костры,
И льют в меня сладкий желания яд.
И нежность их взглядов не передать,
Добры и спокойны их лица,
Нельзя изменить, раз нельзя обладать,
Их близость, как в небе зарница.
Ведь сколько бы в сети я их не ловил,
Не жжёт их огонь вожделенья,
Они мне прощают козлиный мой пыл,
И терпят мои нападенья.
Наверное, чтоб умереть я не мог,
Остался на этой планете,
Надежду опять посылает мне Бог.
Хватаю – в руках только ветер.
Мгновенно вспорхнула, и вот её нет,
Растаяла в волнах заката,
А воздух встревожен, и в воздухе след
Нездешних высот ароматов.
Как-то в Чеховской библиотеке
Как-то в Чеховской библиотеке
Я в буфете тянул коньяк,
В молодом двадцать первом веке
Среди классиков – старый дурак.
Рядом пили толстые тётеньки,
А я думал, уже в стихах:
Разве бывают у ангелов родинки,
Или ямочки на щеках.
Боль втыкала в сердце кинжалы,
Я разглядывал профиль твой,
И реальность слегка дрожала
Тонкой розовой кисеёй.
Недоступная, незнакомая,
Отражалась в бедре стекла.
А потом нас Лена Пахомова
Всех на улицу прогнала.
Улыбка грешницы
И осуждение, и кара —
Какая это чепуха
Пред обаянием кошмара
И вожделенностью греха.
Прелестной грешницы улыбка —
Небрежный ангельский лубок,
Такой таинственный и зыбкий,
Как сладкое движенье ног.
И не грешу уже, не каюсь,
Не приклоняюсь, не молюсь —
Я, точно сахар, растворяюсь,
Шипенью жизни отдаюсь.
На Волге
Ты выбираешь полубога —
Он молод, крепок и красив.
И выбор твой, подумав строго,
Естественен и справедлив…
А мне отсыпано сверх края
От ночи радостных даров:
Следить, как баржи проплывают,
Кормить нахальных комаров,
Где опрокинутые звёзды
Над огоньками за рекой
Рассеивают тёплый воздух,
Как будто говорят со мной.
И вовсе это не проклятье,
А просто – жизни колея.
Не для меня твои объятья,
Зато Вселенная – моя!