Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)
Шрифт:
Вот почему интересен феномен экологической фантастики, вот почему книги на эту тему раскупаются в миллионах экземпляров.
Другое дело — место "Штамма "Андромеды" в самой же системе отсчета научно-фантастической литературы. Тут уже возникают вопросы иного порядка. Предугадали ли писатели-фантасты экологический кризис, забили ли вовремя в набат?
А существовала ли вообще такая тема в фантастике?
Настанет день, когда деревья будут из металла, луга — из войлока, а морские побережья — из металлических опилок!.. Это "прогресс".
Отражала
Стоило только вспыхнуть искре разума на Земле, как первыми картинами, которые фиксировал мозг каждого новорожденного представителя рода homo sapiens, были синее небо да масса растительной и животной жизни вокруг. Природа означала все: солнце, воздух, воду, пищу, крышу над головой, тепло очага… О связи человека и природы думали и авторы древности, и писатели недалекого прошлого. И на какой отрезок истории литературы мы ни кинем взгляд, всюду — от "Эпоса о Гильгамеше" до романов Фолкнера — увидим даже не описание — преломление природы в человеке. И человека в ней.
Однако долгое время природу считали чем-то неизменным, неподвластным ни времени, ни воле человека; вопрос о том, может ли человек существовать без привычного природного окружения и насколько оно само устойчиво по отношению к "созидательной" деятельности нового хозяина Земли, как правило, не ставился.
Как правило… Давайте же отправимся в наше второе путешествие на машине времени и попытаемся разыскать в прошлом все исключения, те отдельные ручейки, которые в XX веке дали рождение особой литературе — экологической фантастике.
Нельзя сказать, что затянувшееся утро человечества представляло собой одну безоблачную идиллию на лоне природы. Случались наводнения, землетрясения, нашествия болезней, неурожаи, донимали и крупные хищники, и крохотные насекомые.
Но катаклизмы проходили, старательно записывались в летописи, и за долгие века лишь у считанных авторов появилась мысль обобщить, представить себе стихийную катастрофу глобально. Хотя для мечтающих о коммерческом успехе нет занятия благодарнее, чем пугать уютно устроившегося с книгой впечатлительного читателя ужасами катастроф, которые когда еще и где еще произойдут!
Уже в "Эпосе о Гильгамеше" описан вселенский потоп. Подобными сценами полны и библейские "Откровения Иоанна Богослова", более известные также как Апокалипсис; эту книгу читали и перечитывали миллионы людей на протяжении столетий.
И все-таки самостоятельный жанр "литературы о катастрофах" (пока еще стихийных) возник сравнительно недавно. В 1825 году из-под пера уже популярной английской писательницы Мэри Шелли вышел роман "Последний человек", повествующий о гибели человечества, пораженного эпидемией неведомой болезни. Популярностью роман пользовался не меньшей, чем знаменитый "Франкенштейн" (об этой книге расскажем позже), но начинание было поддержано соотечественниками Шелли лишь спустя полвека.
Почему новый жанр расцвел именно в английской литературе? Причин было несколько: тут и своеобразная реакция на руссоистскую утопию, пришедшую из Франции, и отражение подлинной катастрофы в мировоззрении чопорных британцев конца XIX века (восстания в колониях, первые намеки на грядущий распад, казалось бы, вечной империи). Отдельные романы о глобальных катастрофах выходили в Германии, Франции, России и других странах [16] , но стоит перечислить имена столпов английской фантастики, отдавших за последние сто лет дань теме, — Герберт Уэллс, Артур Конан Дойль, Олаф Стэплдон, Джон Уиндэм, Джон Кристофер, Брайн Олдисс и Джеймс Баллард, как станет ясно: для писателей-англичан это не просто мода.
16
Ранняя
Уже к началу XX века вышли десятки романов, в которых авторы обрушивали на головы читателей все мыслимые природные напасти: землетрясения, наводнения, болезни, неурожаи — даже падение на Землю ее природного спутника и встреча с кометой.
А вот один существенный момент писатели-фантасты той поры недосмотрели. Возможность природной трагедии, разыгранной по сценарию человека. Точнее, человечества.
Почему эта потенциальная возможность не привлекла внимания акторов традиционной реалистической прозы, сообразить нетрудно: потому что такое никогда не было реализовано в действительности. К тому же трудность заключалась как раз в этом самом аморфном "человечестве вообще" — действительно, что за непонятный герой, как с ним прикажете работать?
Бытовала и такая версия: тема, мол, непривлекательна для художественной литературы из-за отсутствия виновника-индивида. "Эдип своим греховным браком и убийством отца осквернил Фивы, но кто виноват в засорении [17] Нью-Йорка? Гниль датского королевства взялся излечить Гамлет, но кто понесет ответственность за гниющий мусор на улицах Чикаго?" — писал в своей книге "Комедия выживания" (1973) канадский литературовед Джозеф Микер.
Итак, традиционную прозу явно смущал такой необычный, в полном смысле слова уникальный, герой (или злодей, что все равно), как человечество. Ну, а фантасты? Им-то, казалось бы, не привыкать иметь дело с подобными "персонажами".
17
В оригинале игра слов: pollution означает и "засорение", и "осквернение".
Увы, в массе своей прозевали проблему и фантасты; насколько блестящ был космический штурм этой литературы, настолько же бледно выглядят ее успехи в освоении экологической темы.
Нельзя сказать, что до середины нашего столетия таких произведений не было вообще — первые ростки тревоги появились веком раньше, бок о бок с нарождавшимся техническим прогрессом. Однако мало кто заметил эти первые сигналы, да и редкими были они…
Возникает вопрос: а не рано ли было бить в колокола?
Оказывается, самое время. В прошлом веке уже знали такие непреходящие "достопримечательности" крупного города, как грязь на улицах и неподвижно висящий над крышами смог. Засорение воздуха промышленными отходами даже определило своеобразие заселения Лондона: преобладавшие в этих местах ветры из года в год гнали смог в восточном направлении, отчего сливки лондонского общества непременно селились на западной окраине. Но к ядовитому туману привыкли, а что касается городской грязи, то в английской реалистической литературе прошлого века уповали-то как раз на прогресс!
О катастрофе говорить было рано, но первые тревожные сигналы слышащие да услышали бы. Если даже у такого восторженного певца прогресса, как Жюль Верн, и то вырвалась фраза, вынесенная в эпиграф, то его более скептические современники просто обязаны были увидеть! Фраза, может быть, сорвалась случайно, биографы Жюля Верна предпочитают о ней не вспоминать, так как она явно не "ложится" в образ восторженного певца техники, но она есть. И для характеристики момента ценнее десятка других.