Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)
Шрифт:
Справедливости ради следует сказать, что и самому Эдисону не раз изменяла его обычно безошибочная техническая интуиция — неофобия, оказывается, еще и заразна! Прокладку трансатлантического кабеля знаменитый изобретатель во всеуслышание назвал «нестоящей затеей». А когда фирма «Вестингауз» начала внедрять бытовые электроприборы, Эдисон пророчил покупателям, что вся эта техника доведет их до могилы в течение полугода. Добавляя при этом: «Такой же непреложный факт, как и сама смерть».
Заметим еще одну специфическую особенность неофобии — эта болезнь, в общем-то, безразлична к уровню развития науки и техники в данной стране, не знает она
История пионерских изобретений в дореволюционной России стала хрестоматийным обвинительным документом косности и «высочайшему» безразличию. Проект паровой машины непрерывного действия был разработан русским механиком-самоучкой Иваном Ползуновым в 1763 году — за десятилетие до начала работ Джеймса Уатта, — да так и остался лежать под сукном. А вот список изобретений Ивана Кулибина: проект безопорного здания, проект лифта в Зимнем дворце, проект самодвижущегося педального экипажа, проект металлических протезов для инвалидов, проект одноарочного моста через Неву, проект судна, движущегося против течения… Проекты, проекты — и ни один не был реализован. Радио Попова, лампочка Лодыгина, наконец, судьба гениальных работ Циолковского (о котором речь пойдет позже)…
Мы так привыкли к этому, столь естественной казалась расстановка сил — ученый-подвижник против чиновника-бюрократа, — что как-то позабыли и о других примерах, не менее впечатляющих. А ведь теорию Дарвина приняли в штыки не дремучие консерваторы, засевшие в руководствах академий и различных департаментах, а «свои» же: немец Рудольф Вирхов, французы Клод Бернар, Луи Пастер! Все как один ученые с мировым именем, революционеры в своих науках…
Судьбу открытий русских ученых еще можно объяснить технической, политической и социальной отсталостью царской России, а полемику вокруг дарвиновской теории — относительной «незрелостью» XIX века. Но вот как объяснить похожие случаи уже более позднего времени?
Существует уникальный в своем роде документ — докладная записка директора Национального патентного бюро президенту Соединенных Штатов Уильяму Мак-Кинли. В ней крупнейший эксперт страны призывает ни больше ни меньше, как… упразднить Бюро, мотивируя свое предложение тем, что «все, что можно было изобрести, уже изобретено». Символично, что датирован этот документ 1899 годом — в канун века прогресса. Но и через четверть века американские физические журналы (которым к этому времени полагалось бы привыкнуть к неожиданностям) все как один откажутся печатать статью Гаудсмита и Уленбека, в которой впервые вводится понятие «спин электрона».
Германия… Когда к власти пришли нацисты, для немецкой науки наступили времена похуже средневековья: точно так же, по тем же старинным улочкам Нюрнберга и Кельна жгли книги, громили лаборатории, а ученых заставляли отрекаться от истины и присягать на верность новой «арийской» науке. Кто-то эмигрировал, кто-то оказался раздавлен и пошел на службу «новому порядку». Расцвет шарлатанов, мракобесов в ученой мантии… — не зря столь часто фашизм называют «средневековьем XX века». О том, что фашистский шабаш не имел никакого будущего, а заправилы третьего рейха смотрели на «науку» лишь как на танки, пушки и бомбы, свидетельствует и такой малоизвестный факт. Вернер фон Браун в самый разгар работ над «фау» был приглашен в гестапо. Там ему изрядно прочистили мозги, занятые «мечтательными бреднями об орбитальных спутниках, лунных ракетах и овладении атомной энергией для полетов к звездам». Рейху была нужна не «болтовня»,
Франция. В одной только Парижской Академии наук в разное время отвергли предложенную англичанином Эдвардом Дженнером противооспенную прививку, теорию происхождения метеоритов (под историческим вердиктом, гласившим: «камни падать с неба не могут, потому что на небе нет камней», подписался и великий Лавуазье) и, наконец, теорию относительности. Когда в 1933 году — все-таки не XIX век! — Францию посетил Альберт Эйнштейн, находившийся в то время в зените славы, 33 члена академии пригрозили демонстративно покинуть залу заседаний, если там появится автор теории относительности.
Среди прочих был отвергнут и проект парохода, представленный американским инженером Робертом Фултоном.
Роберт Фултон прожил немного и незадолго до смерти все-таки успел осуществить свой замысел: первый в истории колесный пароход «Клермонт» был построен в 1807 году в Америке. Но даже фактом своего появления на свет пароход не разубедил скептиков. Известный авторитет профессор Дионисиус Ларднер упрямо вещал: «Скорее человек прогуляется по поверхности Луны, чем пересечет Атлантику на таком судне». Ну что тут можно добавить?
И коль скоро была названа Луна, расскажем подробнее о самой невероятной и в чем-то даже загадочной истории подобного рода. Истории признания, а точнее, патологически упрямого непризнавания в течение долгих лет двух юных и своенравных сестер-золушек, падчериц XX века, — авиации и космонавтики.
Автору представляется доказанным, насколько это возможно для любого физического явления, что никакие вероятные сочетания известных веществ, известных типов механизмов и известных форм энергии не могут быть воплощены в аппарате, практически пригодном для длительного полета человека в воздухе.
Глупейшая идея выстрела на Луну — пример тех предельных абсурдов, до которых доходят ученые, работающие в «мысленепроницаемых» отсеках, в полной изоляции друг от друга.
Отдельные смельчаки летали на искусственных крыльях еще в стародавние времена. Полеты изумляли случайных зевак, вызывали вполне понятный ропот церкви, но к каким-либо радикальным изменениям не приводили. А печальная судьба первых воздухоплавателей, большинство из которых уже никогда не отправлялись во второй полет, служила самым убедительным доказательством, что «этого не может быть».
Позже появились воздушные шары, но в этом случае публика на удивление быстро и безболезненно свыклась с новинкой. Потом вот заговорили о полетах аппаратов тяжелее воздуха.
Неверно представление о том, будто идея самолета мелькнула как счастливое озарение: к реализации этой идеи шли упорно и целеустремленно, шаг за шагом. Громоздкий «Эол» образца 1894 года обладал всеми видимыми признаками современного самолета: крыльями, в то время еще по-птичьи округлыми, пропеллером, кабиной и шасси с колесами. А главное — эта махина высотой в 3,5 метра смогла оторваться от земли! Правда, на «высоту» в 20 сантиметров и всего на одно мгновение…