Четыре сокровища неба
Шрифт:
– Мы знаем, что они здесь живут, – сказал один из мужчин. – Известно ли вам наказание за сокрытие преступников?
– Здесь нет никого, кроме нас, – снова и снова возражала бабушка. – Мой сын и его жена умерли много лет назад. Все сгинуло в огне!
Потом они повернулись ко мне, оскалив зубы. Человек, который нас допрашивал, приблизился. Я не могла перестать смотреть на дракона на его рукаве, красно-золотого, с черным глазом, с языком, похожим на взлетевший хлыст.
– Послушай меня, – сказал он. – Я знаю твоего отца. Ты должна рассказать нам, где он.
Он
Я открыла рот, чтобы рассказать им все, что знала. Но то ли по моей ли собственной воле, то ли по воле бессмертных изо рта не вырвалось ни звука. Что-то похожее на руку сжало мою шею и надавило, когда я попыталась сделать вдох. Я покачала головой, пытаясь выдавить из себя слова.
– Бесполезно, – сказал другой мужчина своему спутнику. – Сумасшедшая женщина и немой заморыш. Ты уверен, что это правильный дом?
Первый мужчина ничего не сказал. Он уставился на меня, затем поманил другого мужчину. Они оба развернулись и вышли через парадную дверь. Их одежды сверкали на солнце, а я смотрела, как улетают драконы.
– Никогда и никому не рассказывай о своих родителях, – сказала мне бабушка после их отъезда. – Отныне мы должны вести себя так, словно больше никогда их не увидим. Так будет лучше для всех.
Но я не хотела слушать. Я верила, что мои родители вернутся. Я заправила их постель и разгладила их одежду. Я вплела в волосы самую замысловатую ленту – знала, что она понравится маме. Я даже попыталась склеить ее ткацкий станок с помощью пасты, которую нашла в кабинете отца. Я буду здесь к их возвращению, и они обрадуются, когда меня увидят. Так прошел тот день и каждый день после этого.
Когда наступила осень, а моих родителей не было уже три месяца, я подумала о женщине, с которой делила свое имя. По сюжету мать Линь Дайюй умерла, когда та была очень маленькой, вскоре после этого умер ее отец. Я задумалась, не исчезли ли мои родители из-за моего имени. Вдруг они исчезли, потому что такова была моя судьба.
– Если ты позволишь себе так думать, – сказала мне бабушка, – ты, скорее всего, воплотишь это в жизнь.
– Как будто это и так не воплотилось в жизнь, – сказала я. Еще никогда я не ненавидела Линь Дайюй так сильно.
Весной пришло письмо от неизвестного отправителя: мои родители арестованы.
– Со дня на день, – сказала бабушка, поджигая письмо. – Со дня на день за тобой придут люди, поймавшие твоих родителей.
Я ничего не понимала, а бабушка не дала мне ответов. Она одела меня в мальчишескую одежду и дала мне стеганую куртку. Она обрила мне голову. Я смотрела, как на пол черными полумесяцами падают пряди, стараясь не плакать при мысли о маме и о том, что у меня больше не будет волос, которые она смогла бы украшать, если когда-нибудь вернется.
– Отправляйся в Чжифу, –
– А что будет делать бабушка? – спросила я.
– Бабушка будет делать то же самое, что и всегда, – сказала она. – Бабушка будет выращивать хорошие травы, чтобы лечить людей. Они мало что могут сделать с такой сумасшедшей старухой, как я. А вот за тебя стоит переживать.
Сосед Ху посреди ночи пригнал свою повозку. Я взобралась в нее сзади с мешком одежды, булочками-маньтоу и несколькими монетками из запасов моих родителей. Бабушка пыталась дать мне еще, но я сжала пальцы в кулаки и накрыла ими карманы. Ей понадобятся эти деньги, когда вернутся те люди в драконьих одеждах.
– Не пиши мне писем, – сказала она, натягивая шапку на мою лысую голову. Я уже скучала по своим длинным волосам, скучала по теплу, которое они давали шее. Был конец суровой зимы, и я дрожала от ночного бриза. – Письма будут перехватывать. Вместо этого давай говорить друг с другом, когда идет дождь.
– А что, если там, куда я еду, не идет дождь? – спросила я. – Мы сможем говорить только изредка.
– Так и должно быть, – сказала она. – Иначе мое сердце будет разбиваться снова и снова.
Я спросила, увидимся ли мы когда-нибудь. Я плакала. Я вспоминала своих подружек постарше, которых в детстве отсылали прочь их семьи, отчаянно пытавшиеся облегчить бремя лишнего рта. Я и подумать не могла, что меня тоже отправят прочь. Но моих родителей больше не было, и, лежа в повозке соседа Ху, закутавшись в стеганую куртку, я знала, что моя жизнь поворачивается к чему-то новому и гораздо более трудному. Прошли те времена, когда мы играли в канаве за нашей деревней. Я больше не буду помогать бабушке разливать чай на заходе солнца. Я больше никогда не увижу своих подруг. Я больше никогда не буду спать в своей постели.
Наш дом стал пустой оболочкой без своих обитателей. Меня здесь не будет, когда в этом году в саду вырастет первый перец, и не будет, когда придет время снять с него первую пробу – горьковато-сладкую, прохладную, непривычную. Почему-то именно мысль о перце превратила мои слезы в рыдания.
Бабушка прижала руки к моим глазам, словно могла вытереть поток моих слез. Затем поправила брезент, чтобы прикрыть меня.
– Когда будет безопасно вернуться, – сказала она, – ты поймешь это.
Я не могла разобрать в темноте, плачет ли она тоже, но ее голос был сдавленным.
Пока повозка соседа Ху увозила меня прочь, я прижимала к груди мешок с одеждой и еще теплыми маньтоу, пытаясь удержать в памяти лица родителей, бабушки, моего дома. Складочки кожи в уголках глаз моего отца, когда он улыбался. Теплое место между мамиными волосами и затылком. Успокаивающий свет из комнаты родителей, когда я просыпалась от кошмара. Эти образы вращались передо мной, как четки для молитв, за которые нужно было держаться. Никогда не забуду, повторяла я себе.