Четыре Ступени
Шрифт:
Поначалу я не придавал серьёзного значения её поведению. Человеку нужно время прийти в себя после значительной встряски, после болезни. Но однажды вечером, готовясь к урокам, я внезапно ощутил у себя за спиной пустоту. “Наверное, вышла куда-нибудь тихонько”, - подумалось мне. На всякий случай обернулся. Оля по обыкновению последних дней лежала на диване и смотрела в окно. Картина вполне мирная. А мне сделалось страшно. Я присмотрелся к жене и понял, почему. Её взгляд. Он казался страшным. Он не был направлен на конкретный предмет. Взгляд в никуда. Тяжёлый и одновременно пустой. Я в полголоса позвал: “Оля”. Она не услышала.
Я пытался заставить Олю лечиться. Без всякого толка. Когда болит душа - врачи бессильны. Мне было понятно, что именно душа болит у неё. Но от чего? Не понял. Да если честно, то и не хотел понимать. Если она любила Костьку, зачем осталась со мной? Он же звал. Не пошла. Чего теперь-то страдать? Сама решала, сама себе постель стелила.
Скоро поведение жены стало раздражать меня. Не женщина - графские развалины. Я начал себя накручивать. Ведь она виновата передо мной. Она допустила ту глупую историю в нашу жизнь. Она писала Костьке письма, в которых любила его. Она радостно встречала моего врага в моём собственном доме. Она… всё - она. Почему же я чувствовал себя виноватым? Почему она повела себя так, словно виноват я? Накручивал себя со вкусом, методично, доходя до состояния, когда не мог остановиться, срывался, кричал на жену. Представьте, испытывал облегчение. Она по-прежнему терпела, позволяла себя оскорблять. Но если раньше семейные сцены выносила со спокойствием уверенного в себе человека, с чувством собственного достоинства, то теперь её молчание походило на поведение загнанного, смертельно перепуганного зверька. Она научилась вздрагивать, неожиданно увидев меня или услышав мой голос.
Не известно, к чему бы мы пришли в итоге. Я начинал подумывать, а не развестись ли мне? Оля создала невыносимые условия для совместной жизни. Но тут судьба выкинула очередной фортель, и Оля ушла от меня.
Как-то я задержался на работе дольше обычного. У нас сначала был педсовет, потом профсоюзное собрание. Домой пришлось возвращаться поздно. К моему удивлению, Оля не лежала в привычной позе на диване. Она металась по квартире, хватая какие-то вещи и бросая их на пол. Лицо её опухло от слёз, руки дрожали. Она не то скулила, не то подвывала. В квартире наблюдался форменный бедлам, совершенно очевидно сотворённый ею. На полу лежали оба наших чемодана с открытыми крышками. Возле чемоданов неопрятной кучей валялись бельё, обувь, сумки, тряпки. Зато книги были увязаны тремя аккуратными стопками. Ничего себе фокусы! Приходишь домой уставший, голодный. И на тебе. Естественно, я разозлился. Спрашиваю:
– Что происходит? У тебя тут Мамай войной прошёл. Ашхабадское землетрясение.
Она и внимания на мои слова не обратила. Продолжала метаться. Вдруг споткнулась, с размаху села на пол и тогда зарыдала. Угу, истерики мне не хватало для полного счастья. Я поднял жену с пола за ворот халата, встряхнул и прикрикнул:
– Ну, что случилось? Ядерная война началась? Архангелы страшный суд возвестили? Что с тобой?
Она вырвалась из моих рук, отошла к окну. Стоя ко мне спиной, всхлипывая, икая, враждебно заявила:
– Я ухожу от тебя, Паша.
Паша! Паша, а не Павлик! Раньше она никогда не называла меня так. Я обеспокоился, сами понимаете. Но пока ничего не понимал.
– Что?
– Я ухожу от тебя.
–
– мне казалось, это происходит не со мной, с кем-то очень похожим на меня, а сам я наблюдаю катастрофу в моей жизни со стороны.
– Сегодня утром пришла телеграмма от Серёжи Дмитриева. Ты уже на работу ушёл. Ты помнишь Серёжу Дмитриева? Ты должен его помнить. Рыжий такой. В веснушках весь. И руки в веснушках.
Она повернулась ко мне, смотрела с непонятной надеждой. Я совсем запутался. Причём здесь Дмитриев? Почему я должен помнить какого-то Дмитриева? Мне вообще этот рыжий приятель Костьки никогда не нравился. Оля не стала дожидаться, пока я соизволю вспомнить. Слёзы текли у неё по лицу градом. Она вытирала их обеими руками, слизывала с губ. Продолжила так, словно я знал, о чём речь:
– Большая очень телеграмма. Костя при смерти.
Машинально взяла с подоконника грязное полотенце, которым я утром протирал свой “дипломат” и забыл положить в корзинку с грязным бельём. Промокала этим полотенцем слёзы. Бр-р-р! Меня всего передёрнуло.
– Ты не понял?! Костя умирает!!!
– закричала мне.
Никогда прежде не замечал в Оле склонности к мелодрамам. Потому сейчас её поведение показалось мне плохой игрой дешёвой актрисы. Может, она в рассудке повредилась?
– Мне самой не всё понятно, - запинаясь, пояснила Оля. Она видела по моему лицу, что я ей не слишком верю.
– Серёжа телеграмму составил бестолково. Какое-то дерево, какой-то ураган. Дерево свалилось, придавило Костю, и Костя умирает. Ну, вот, я еду к нему.
Она опять заплакала.
– Зачем?
– тупо спросил я. Ещё как следует не разобрался в творящемся у меня внутри, но уже начинал постигать - происходит не глупый розыгрыш, не пошлая шутка. Подобными вещами не шутят.
– Боже мой!
– вскинулась Оля.
– Как ты не понимаешь?!
Я пожал плечами.
– Действительно не понимаю. Например, чем ты можешь ему помочь? Косте, естественно, не этому вашему конопатому… Дмитриеву. Тебе, с твоим больным сердцем, ехать к чёрту на куличики не стоит. Можешь не выдержать, сердчишко подведёт. Кроме всего, если Костя и впрямь, как ты говоришь, при смерти, то ты можешь не успеть. Вдруг он умрёт раньше, чем ты до него доберёшься? Да и зачем? Попрощаться? А хоронить его - вовсе ни к чему тебе такие потрясения.
– О, боже! Что ты за человек?!
– простонала она, сцепив зубы, и, видимо, едва сдерживаясь.
– Как ты до сих пор ничего не понял?!
– Чего не понял?
– сыграл я под дурака. Хотя всё уже давно понял и ничему не удивлялся.
– Я люблю его. Понимаешь ли ты? Люблю. Его, а не тебя. И всю жизнь любила.
– Тогда проваливай к нему!
– заорал я, теряя терпение.
– Проваливай! Только назад не возвращайся. Не приму. Хороша, нечего сказать. Да ты овдовеешь раньше, чем успеешь стать его женой.
– Не кричи, - неожиданно тихо попросила она, разом успокаиваясь.
– Что бы ни случилось, я не вернусь.
И я почувствовал - это правда, она не вернётся. Лишь тогда осознал, насколько серьёзно происходящее. Испугался по-настоящему. Начал уговаривать:
– Оль, ты что? Ну, что ты? Всё устроится. Всё будет хорошо, вот увидишь. Костя непременно выживет. Ему всегда чертовски везёт. Повезёт и сейчас. Только не уезжай. Я тебя прошу, я тебя умоляю, не уезжай! Хочешь, на колени встану?