Четыре времени любви
Шрифт:
стоит, как памятник победы,
на новом
медленном огне…
Судьба — и кучер, и гончар —
нас запрягая парой, цугом,
сначала долго водит кругом
простых, бесхитростных начал…
Играет пазлами предтечей,
всё то, что не совпало — ложь.
Смыкает наши пальцы, плечи,
глаза, усмешки, части речи,
случайность невозможной встречи
и неожиданную дрожь …
Срастется, вылепит — из тьмы,
из света, из песка, из муки…
Сплетёт
Два Я сольются в новом звуке
в одно восторженное Мы…
Но глину обожжет пожар,
мгновения обточат камень,
года захлопнутся капканом…
Все наши помыслы лежат
на пепелище — черепками…
…И так невыразимо жаль,
что кофе всё же убежал…
Пилигримы
«Квадрат окна.
В горшках — желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо…»
Они горды, необоримы.
Не за прощением грехов
бредут по свету пилигримы
в свои галисии и римы —
дорогой собственных стихов.
Под мерный шаг,
душою плавясь,
бормочут червоточья строк.
И пусть другими правит зависть
и холода сгубили завязь,
им пустошь — дом,
а ночь — острог.
Под утро
в небе поредевшем
запляшет жилкою рассвет.
И снова в путь
неблизкий, пеший,
а на вопрос:
«Камо грядеши?»
всё не находится ответ.
В песке белеющие кости
вдоль тех исхоженных дорог…
Зола ознобов, угли злости…
И звон цикадный
на погосте
рассыпан горстью горьких строк…
Легки, просты, незаменимы
Слова, врачующие боль.
Нам оставляют пилигримы
узоры, что неповторимы:
Квадрат окна.
Желтофиоль…
Осенний триолет
В осень куплен мой билет.
В море брошена монета.
Закатилось моё лето.
В осень куплен мой билет.
Вечерами чай и плед.
Восемь строчек триолета.
В осень куплен мой билет.
В море брошена монета.
Старое письмо
В море времени сгинул
тот фрегат, тот корвет…
Но остался на сгибе
перетёртый конверт,
лист от времени жёлтый,
мелких букв частокол,
в них дымится и жжётся
постаревший глагол.
Там, внутри, в непролазьи
странных слов и имён —
эхо разнообразья
перемен и времён;
там событий неброских
незатейлива связь,
и вопросов, вопросов
безответная вязь;
там чужих многоточий
поистлевшая сыпь,
неразборчивый
непонятный посыл;
там лиловая бледность
помертвевшей строки
прячет чувства,
как бедность —
под столом башмаки;
клятв воздушные шлейфы,
поворот головы —
иероглифы
чьей-то
затонувшей любви…
Прощёное воскресенье
Чудесного спасения
душе не обещай.
Прощёным воскресением
проси, прости, прощай.
Нелепые пророчества,
потёртые листы
альбомов одиночества —
прости меня, прости.
В огнях-обманах ложного
лампады не гаси,
в плену у непреложного —
сомнений попроси.
Стрела обид заточена
давно и сообща.
Нет сил?!
Держись за поручень
прощенья и — прощай.
Судьбы коловращение
не заменяя на
прощание.
Прощение,
что дальше?
Тишина?!
…но омут отрешения
бездонен только лишь
до твоего прощения.
А ты меня простишь…
«Триумф и неизвестность…»
Триумф и неизвестность.
Вкус рая в шалаше.
Ах, русская словесность,
всё спорим о душе!
Здесь всякому, кто строил,
крушил, любил, дышал,
Тирану ли, Герою
примыслена Душа.
Душа поёт, смеётся
И звонко и легко.
Бывает, продаётся
на торжище грехов.
На ней горят стигматы,
утрат сочится кровь,
в ней горький вкус расплаты
за ложь и за любовь.
В ней старый ковшик счастья —
дырявый талисман,
и все мои напасти,
и мой самообман.
Но, проигравши битву
и обманувшись лишь,
я к ней бегу с обидой,
как к матери малыш.
Не ради райских кущей
гоняю вороньё,
но занимает пуще
бессмертие её,
и жизни моментальность
уже не так страшит…
Ах, русская ментальность
загадочной Души…
Моё время
Бой часов.
В темноте. В тишине. На стене.
В час бессонницы совесть моя и расплата.
Непонятная мне, недоступная мне
в ожидании вечном немая утрата.
Я, считая секунды, давно бы зачах,
но, без меры богат, их теряю всечасно.
И мгновения рук на любимых плечах,
и мгновения слов, прозвучавших напрасно.
Рассыпаю часы ожиданий и встреч
полной горстью любви — щедрой мерой иного,
и пытаюсь, покуда я жив, пренебречь
бухгалтерией ментора-метронома.
От сосновой смолы до куска янтаря