Четыре Времени Ветра
Шрифт:
Раздался оглушительный треск, и голова вдруг заполнилась грохотом. Он крутился из стороны в сторону, наталкивался на стенки, отражался от них, становился сильнее и сильнее. И, когда уже невозможно было выдержать, прорвал барабанные перепонки и вырвался наружу. Теперь он заполнял собою весь небосвод, накренившийся под тяжестью воды куда-то к югу. Казалось, исполинский каток расправлял, выравнивал над отвесным шуршанием ливня потрескавшуюся твердь с другой стороны. Грохот, наконец, обвалился за край горизонта. Сияющий цветной дождь повис на секунду, не достигая земли, и сразу же, расправив крылья,
…сильнее вод многих, сильнее волн морских…
Ожили по углам дома водосточные трубы. Залитая водою крыша — вознесённый высоко над землёю квадрат океана — стояла на четырёх урчащих водопадах. И антенны, усеянные зелёным электричеством, торчали из грязной бушующей пены мачтами кораблей, потерпевших крушение.
А за окном прорастали беззвучно сквозь мутную плёнку дождя острые листья взъерошенных пальм, извилистые мазки кипарисов. Переливающаяся чёрными отблесками вода выгибала линии улиц, контуры крыш, узкие вскрики зияющих колоколен, их вывалившиеся наружу языки.
Опять загрохотал каток в растрескавшемся небосводе. И в окоём, огранённый окном, вползли появившиеся из темноты каменные чудовища одноэтажных зданий. Они надвигались со всех четырёх сторон медленно и неумолимо под дробный стук деревянных капель. Жёлтый свет разгорался в окнах всё ярче. Шли они боком, словно чёрные ледоколы, выставив смертоносные, отполированные ливнем углы и расплющивая чавкающее месиво травы, распаренных молочных плафонов, асфальта и лунных стеблей. Острые полосатые навесы над дверьми торчали по сторонам. Потоки воды, не касаясь, огибали сухие тёмные крыши, словно само пространство вокруг них было изогнуто. Закрученный в спирали пар струился из лихо заломленных труб. И птицы воздуха, прилетевшие по мою душу, с карканьем кружились над ними.
Чистый и пустой, ставший вдруг намного старше себя самого, стоял я в блестящей кольчуге из чешуйчатых отблесков, расставив ноги и перегнувшись пополам над подоконником. Миллионами маленьких сосущих ртов хрипел, задыхался вокруг студенистый ливень.
Мокрая, шевелящаяся темь перехлёстывала через окно, стекала за шиворот. Под стук деревянных капель — или это сердце моё так стучало? — невидимые водопады, готовясь к атаке, утробно урчали в железных трубах. Указательный палец сжимал, как взведённый курок, щеколду оконной рамы. Кусок сверкающей ливневой пелены удушливым целлофаном плотно прилип к лицу. Прорези для глаз и для рта были слишком узкими. Любое движение шорохом отдавалось в затылке.
Я был одним из стоявших у открытых окон. И не было конца светопреставлению в переполненной влагой вселенной. Ослепительные трещины вспыхивали теперь со всех сторон. Небо с грохотом раскалывалось на огромные куски и сразу срасталось снова в невидимый купол. Поднимались в воздух деревья, запрокидывали назад свои кроны и плавно опускались. Медленные волны шли под землёю, и поплавки машин покачивались на них. Вздувались, лопались нарывы в асфальте. Бурлящая вода уносила грязь и гной великого города в преисподнюю сквозь щели в сверкающих люках. Распрямить указательный палец, о который с брызгами разбивалась сейчас холодная вода, никак не удавалось. И страшно гудел кондиционер
Когда небесные вспышки ослепляли здания, медленно и неумолимо приближавшиеся ко мне на подземных волнах, те замирали и таращились, не мигая, своими воспалёнными, остекленевшими глазами. Но как только тьма возвращалась, они оживали, и снова, словно пена, вскипали их белые тени. Наполненное сырою извёсткой дыханье смешивалось с дождём. Алой желчью, еле сдерживаемым бешенством полоскался в незрячих квадратных зрачках электрический свет. Внутри неподвижно стояли плоские люди, похожие на фанерные мишени, которые выставляют возле горящих факелов на ночных стрельбах. Когда учат убивать… И они ждали…
Терпеливо ждали, что переполненная мёртвой водой и сиянием крыша обрушится и раздавит нас всех, наконец.
Всего одна легко взбегающая по холмам тропинка, в которой осталась галька ещё и песок от недавно ушедшей воды, ведёт в этот лес сквозь шуршанье багровых и жёлтых листьев, сквозь тонкий писк счастливых комаров, празднующих своё последнее солнце, сквозь терпкий настой из хвои с костяникой, влажного валежника, пожухлых грибниц и коры, накопившийся в тёплых воздушных ямах.
После тропинки начинается тонкотканый ковёр из бледно-зелёного мха с прорехами ноздреватых валунов, непрерывно меняющих окраску. Ковёр — словно пол распахнутого храма всех деревьев, созданных по образу и подобию вечнозелёного Древа Жизни.
Сияющий ветер лес готовит к последней осенней службе. Узоры из светотеней тщательно к валунам подбирает. Выстилает их лучшими листьями с иконной сквозной позолотой, переложенными сосновыми иголками, чтобы ног не поранил входящий. Гудит вдохновенно в облепленных солнцем и плесенью длинных волокнах, в трубах-стволах уходящего в небо органа. Водит по выгнутым веткам тонкими прутьями — будто янтарной смолою натёртыми, струнами тёмного света. И в вышних пробует их звучание, многоголосое их согласие…
Тёплый воздух промыт очень слабым раствором из уксуса и марганцовки. Отовсюду торчат переломанные лучи, единственные прямые — да и те нездешнего, но солнечного происхождения — в этом мире плавных, струящихся линий. Ни одной мёртвой вещи, сделанной людьми. Мерцают в засохшей густой паутине одинокие капли дождя. С морщинистой кожи столетних деревьев отодраны краски, чтобы не дребезжала обшивка органных труб, чтобы каждый ствол, когда войдёт в него ветер, начальник хора деревьев, издавал в чистоте тела свой выверенный и только ему присущий звук. И внизу, у подножиев их извиваются, корчатся между корявых коряг цветные струпья коры и пятна света, придавленные тенями.
Слышно, как время течёт, оставляя в лице у тебя промоины длинных морщин, намечая пути для будущих слёз. Ведь и ты когда-нибудь тоже научишься плакать. Неспешное, прозрачное время осеннего леса, в себя вобравшее все времена. Слышно, как в нём проступает знакомый прерывистый ритм, и не ритм даже, а многоголосая лесная полиритмия. Как низкое небо скользит по глазам, и обеззвученная музыка кружащихся, умирающих листьев, вплетается в стройный хор сосен, в надсадное голошенье осин, в трепетанья и жалобы огненных клёнов и лип лепечущих всхлипы.