Четырех царей слуга
Шрифт:
После Стрелецкой казни, самой массовой из всех во время печально известного стрелецкого розыска, Патрик Гордон присутствовал на очередном царском пире. Пётр I, у которого от сильной зубной боли «разнесло щёку» и он ходил с перевязанным лицом, казался всем доволен и приветлив. Даже его наставник не догадывался о том, что творилось у него на душе.
Полномочный посол Священской Римской империи в Москве любознательный Гвариент записал о том пиршестве следующее:
«После исполнения казни я присутствовал на великолепном угощении, приготовленном у генерала Лефорта,
На том пиру в лефортовском дворце после казни трёхсот сорока одного московского стрельца самодержец, по словам цесарца-дипломата Гвариента, «оказывал себя вполне удовлетворённым и ко всем присутствующим весьма милостивым».
Пиршества и людные застолья не прекращались для царя во время стрелецкого розыска, пожалуй, ни на один день. И почти всякий раз рядом с государем был его военный наставник генерал иноземного строя Патрик Гордон. Равно как и близкий друг-собутыльник генерал и адмирал Франц Лефорт. Но и не у них Пётр искал утешения или одобрения своим действиям, говоря сурово:
— Любой бунт должен караться только казнию смутьянов. Да такой, чтоб, глядя на неё, другим мятежным головам неповадно было воровство учинять.
Генерал-шотландец при таких словах только согласно склонял голову. Франц Яковлевич Лефорт вёл себя несколько иначе:
— Ваше величество, о суровости Московии по Европе ходят целые легенды. Где тверда власть, там она сильна и в наказании виновных.
Патрик Гордон после подавления стрелецкого бунта с гордостью ходил в героях. Об этом ему постоянно напоминали с поклоном именитые сенаторы-бояре. Вернувшийся из Европы монарх не раз и не два говорил шотландцу и за столом, и при личных беседах один на один:
— Ваша милость, Пётр Иванович, не знаю, чем тебя, мой верный генерал, благодарить за бой у Нового Иерусалима. За полное разбитие стрельцов-мятежников.
— Ваше величество, вы должны всегда знать, что Гордоны из Шотландии всегда верны долгу и данной присяге. Моя жизнь — служение царской воле и делу. Гордоны — твои солдаты, мой государь.
— Вот за это, ваша милость, ты мне всегда люб был. Служишь на царской службе верно, без всякой утайки мыслен. Не то что другие вокруг да около меня стоят.
— Мой государь, ваши близкие — верные слуги.
— Верные-то верные. Тут ничего не скажешь. Да только больно много думают о собственной, а не о царской выгоде...
Дополнительный стрелецкий розыск, учинённый царём после возвращения из Европы, продолжался свыше пяти месяцев. Сам самодержец, его ближние и палачи Разбойного приказа трудились в поте лица, выпытывая государственную крамолу или «воровство». Были казнены 1154 стрельца и 503 — сосланы навечно в Сибирь.
Вдов-стрельчих направили в Азов на поселение, где они были «разобраны» гарнизонными и иными людьми в жёны. Московские стрелецкие слободы обезлюдели. По суровому государеву сказу вместо слова «стрелец» теперь всюду писалось «солдат».
Итогом розыска стало и другое. Московские стрельцы предстали перед
Стрелецкий розыск не завершился массовыми казнями. В Преображенском приказе следственные дела по стрелецкому бунту шли вплоть до 1707 года.
Служилым людям, участвовавшим в бою с мятежными стрелецкими полками под стенами Воскресенского монастыря, за верность царю Петру Алексеевичу раздали громадные по тому времени наградные деньги. Капитаны получили по 500 рублей, поручики — по 200, прапорщики — по 100 рублей. Патрик Гордон записал в «Дневнике»:
«...Я был вызван в Преображенское. Прочтено письмо Государя, в котором Его Величество прославляет нашу службу и мужество. То же самое прочитано солдатам, с присовокуплением пожалованных денежных наград: сержантам по 1 рублю 10 алтын, капралам по 1 рублю 5 алтын и солдатам (рядовым) по 1 рублю каждому. Кроме того, их угощали на царский счёт. Так и нас угостили с излишеством. Во время тостов стреляли из пушек».
Боярская дума не поскупилась на царское угощение «потешным», бутырцам и лефортовцам за то, что они «побили» на берегах тихой речки Истры бунтовщиков. В противном случае могли учинить стрельцы кровавую потеху над боярством в самой Первопрестольной.
На том солдатском застолье на полянах и лугах вокруг царского села Преображенского вино лилось из вёдер, солонину и волжских осётров ставили бочками. Не жалелась и другая снедь. Не считали и порох на праздничные пушечные залпы.
Правда, победителям в бою у стен Воскресенского монастыря наградных денег ждать пришлось много дён. Царская казна была, как случалось часто, пуста. И получили они не новенькие серебряные рубли с изображением царя Петра Алексеевича, а медные копейки.
Последние дни жизни. Царские почести
Всю осень 1698 года Пётр Иванович Гордон находился при дворе, часто встречаясь с царём, участвуя в многочисленных пирах и приёмах. Гордоновский дневник того времени «изрядно» заполнен записями такого рода:
«Был большой пир у генерала Лефорта. Там со мной долго беседовал его величество...»
«Присутствовал с его величеством на пиру у боярина Шеина. Присутствовало много знатных московитов и именитых иностранцев...»
«По приглашению цесарского посла был на пиру у него вместе с его величеством...»
«В этот день в Москве казней не было. Генерал Лефорт вновь устроил большой пир у себя во дворце. По воле его величества был дан многократный салют из великих пушек...»
«Государь был на званом обеде у меня с приглашением генерала Лефорта, князя Бориса Голицына, генерала Автонома Головина...»
В одной из октябрьских дневниковых записей Патрик Гордон так кратко пишет сам о себе на одном из застолий в кукуйском лефортовском дворце: