Четыреста лет царского дома – триста лет романо-германского ига
Шрифт:
С мнением Кутузова, лучшего ученика Суворова, царь не желал считаться, но дорожил суждениями своих немецких советников при дворе, близких ему по крови и по духу — до тех пор, пока положение страны не стало критическим. Тогда заставили Кутузова «спасать страну». Царские советники (читай: сам царь) не ценили мнение и другого героя сражений, предшествовавших вторжению Наполеона в Россию, князя Багратиона, хотя последний находился в ранге главнокомандующего. Не желая быть униженным, тот подал в отставку, которая была удовлетворена в феврале 1810 года. Так, Александр I мостил дорогу своим бестолковым немецким любимчикам и Наполеону одновременно. Ненависть к немцам в русской армии (особенно среди солдат — ведь это их кормили палками по прусской методе) была столь велика, что офицеры на отдыхе, между боями, предпочитали распивать шампанское (и не только) в компании пленных французов, но не с пруссаками и австрийцами из союзнических армий [99*]. Дискриминация русских в высших эшелонах власти (нужно ли говорить про крепостных крестьян?) и в армии достигала таких масштабов, что даже выдающийся полководец А.П.Ермолов на вопрос Александра I, чем его наградить за заслуги перед царём и отечеством,
Это был мир, где русские в основной своей массе были лишены возможности что-либо требовать от своих германских поработителей, присвоивших себе звание управителей и просветителей. (Нечто подобное происходит и в современной России). Это был рай для иноземцев. (Кстати, слово «немцы» означало у русских не национальность, а имело более общий смысл — «не мы»).
Александр I, сидевший на двух стульях («и нашим, и вашим»), дождался, что французы во главе с Наполеоном захватили Москву. Но то была пиррова победа. Они не смогли воспользоваться её плодами — город был пуст, охвачен пожарами и ненавистью к врагу. Наш мудрый Кутузов отступил, готовя Наполеону западню и разгром. Благодаря стараниям немецкого и английского (союзнического) окружения царя, западни и окружения последнемуудалось избежать, а вот разгрома — нет. В этом велика роль не только гения Кутузова и русского солдата, но и широкого партизанского движения, включавшего частью регулярные войска, частью народное ополчение, во главе с его инициатором и самым активным участником Денисом Давыдовым. Непременными атрибутами его военной формы были, как и положено казаку, чекмень, красные шаровары и черкесская шапка. А ведь такую же одежду когда-то имели и египетские мамелюки!
Геройство и смекалка Давыдова принесли ему европейскую славу. Даже Вальтер Скотт повесил у себя в кабинете портрет этого русского воина. А у себя в России ему, многажды жертвовавшему своей жизнью ради исправления ошибок политического руководства и ради изгнания оккупантов с родной земли, приходилось скрывать, что он партизан и правая рука Кутузова в тылу врагов. Александр I боялся вооружения простого народа, немало претерпевшего от врага в захваченных им регионах страны — разорённые крестьяне могли направить свой гнев и против царя. «Трогать врага не моги». Доходило до того, что крестьяне, участвовавшие в борьбе с французами, подвергались наказаниям со стороны помещиков и властей. Так бывает почти всегда: тираническая власть боится своего народа больше, чем иноземцев. И запросто готова вступить в сговор с врагами; так было раньше, так и теперь. Ну, а Кутузов и Давыдов удостоились немилости государя императора: не лезь вперёд царя, даже если он и Романов. А этот глупец повёл войска до Парижа, желая уничтожить зверяв его логове и ради «всего света», вопреки мнению Кутузова. В результате понесённых Россией и народом жертв выиграла Европа и всё та же Англия.
Хочется сказать несколько слов и об упомянутой выше книге воспоминаний Фаддея Булгарина. Одно то, что она не переиздавалась при Советской власти, о многом говорит: содержала ненужные и идеологически опасные откровения. Развязная коммунистическая литературная критика закидала его имя грязью, но даже читающая публика не знала и не понимала, за что его поносят и ругают! Книга и теперь невероятно интересна и возвращает автора в ряды допущенных к читателю властителей умов. А Булгарину-то уж есть о чём рассказать! Как в книге Н. Задонского, в ней тоже говорится о событиях, предшествовавших явлению Наполеона в Россию. В частности, о войне со Швецией по причине присоединения Финляндии к России. Булгарин сам участвовал в ней. Но насколько же его описания живы, потрясают искренностью чувств и поступков. Что значит увидеть, а не только услышать! Именно там со всей полнотой проявился полководческий талант Барклая де Толли и Багратиона, одержавших победу в невероятных условиях холода, голода, слякоти на незнакомой территории. Был там и Денис Давыдов. Так и хочется спросить: не шведские ли партизаны научили его воевать?
За свои подвиги Давыдов был удостоен самых скромных наград (в сравнении с нерусскими любимчиками царя). Остаётся только сокрушаться, что за взятие оккупированного французами города Гродно он получил Георгиевский крест IV класса, да и то, кажется, случайно, — вместо барона Корфа, которому Александр I жаловал Георгий II класса (если бы тот взял город). Жертвовать жизнью — не значит получать самую высокую награду. Скорее наоборот, начальству лучше, когда герой уходит на тот свет — чтоб не мозолил глаза своими подвигами. Конечно, царь желал Давыдову смерти, а он всё жил и жил, побеждал и побеждал. Многие сверстники, пребывавшие всю войну в штабах и резервных частях, обгоняли его в чинах и украшались орденами посолидней… Каково герою всё это видеть и чувствовать собственной «шкурой»? Как любить людей после такого? Но любить надо — иначе смерть одиночества…Военные испытания — не всегда из разряда самых тяжёлых. После войны — новые потрясения. Царь, следуя требованиям злой памяти, лишает героя генеральского мундира. Потом окажется — «по ошибке». Как же быть, если и объяснений не с кого взять? Так он и жил, смещённый государём на задворки его неблагодарной памяти, но писал и писал — для своих потомков, для таких, как мы с тобой. Ради любви к нам Давыдов был согласен стрелять и «из пушки по воробьям». Лишь бы как-то пригодиться. Но Александру I угодны были другие «герои», такие, как Аракчеев [61*], который стал послушным и жестоким проводником кощунственной идеи императора о создании в России военных поселений. Это была месть Александра народу-победителю, без того задыхавшемуся в условиях крепостного права. Цитированный выше Н. Задонский («Денис Давыдов») рассказывает о сути и последствиях нововведения. Гениальный русский художник И.Е. Репин провёл детство в военном поселении и с ужасом вспоминал то грозное время (см. «Далёкое близкое»*, 1986).
Если для борьбы с гражданским населением России сгодился злодей Аракчеев, то кого же захотел Александр I иметь палачом терских и гребенских казаков в ходе развязанной, так называемой
Далее ФН цитируют средневекового историка Орбини, заслуживающего серьёзного изучения, который «с. 81…пишет и о царице Тамаре, которая тоже была, оказывается, славянкой. Что прекрасно соответствует обнаруженным нами свидетельствам, согласно которым средневековыми правителями Закавказья и, в частности, Грузии, где правила знаменитая царица Тамара, — были ТЕРСКИЕ И ГРЕБЕНСКИЕ КАЗАКИ. Именно они, как выясняется, упоминаются в летописях XVI–XVIII веков под именем ГРУЗИНСКИХ ЦАРЕЙ. Причём к современным грузинам (картвелам) они, по-видимому, не имели никакого отношения. Отметим, что согласно сохранившимся документам Посольского Приказа, нерусскоязычная переписка грузинских царей с Москвой в XVI–XVII веках велась не на грузинском, а на греческом, персидском и арабском языках, причём сами имена грузинских царей того времени были ТАТАРСКИМИ, а не грузинскими. Грузинский язык появляется в грамотах очень поздно и то лишь в переписке с ИМЕРЕТИНСКИМИ, а не грузинскими правителями».
Желание Романовых угодить «и нашим и вашим» не раз отдавало рикошетом. В основном, их подданным. Внушённая им иностранцами идея спасения «всего света» (теперь это называется «общечеловеческими ценностями») толкнула и Николая I гасить огонь революции в Европе. В «благодарность» та устроила ему кровавую бойню в Крыму. Разочаровавшись во всех и вся, царь принял яд…
Европа любит применять термин «общечеловеческих ценностей», понимая под этим, прежде всего, свою выгоду. Кто откушал её идеологическое варево, тот и будет отравлен. Об этом писал Достоевский в «Дневнике писателя», сегодня ему вторит публицист Кунгуров [76]. Великий русский мыслитель даже считал, что если бы Россия выиграла в Крымской войне, то вся Европа двинула бы на нас. Также он полагал, что подобного сценария можно было бы ожидать и после нашего триумфа в войне с французами — если бы Австрия и Пруссия не находились в союзе с Россией и не приписали себепобеду над Наполеоном!
По сути, Европа лишила Романовых искреннего уважения, потому что перестала бояться, как это было до того. Давай, почитаем вместе ФН [64*], которые объясняют, почему иностранных послов в столице Руси принимали «высокомерно» и, в свою очередь цитируют И. Забелина:
«с. 579. Обряды…которые при Московском дворе сопровождали приём гостя, ШЛИ ОТ ГЛУБОКОЙ СТАРИНЫ…Государь предварительно делал гостю церемониальный приём… В назначенный день за гостем посылали царский экипаж, великолепно убранный, карету или сани, смотря по времени года… Приёмная палата была наполнена боярами, окольничими, думными и ближними людьми, стольниками, стряпчими и московскими дворянами… Так как все эти чины собраны были для церемонии, для увеличения придворного блеска и торжественности, то в сущности ЭТО БЫЛ ТОТ ЖЕ ВОЕННЫЙ СТРОЙ… ОНИ СИДЕЛИ НЕПОДВИЖНО И ХРАНИЛИ САМОЕ ГЛУБОКОЕ МОЛЧАНИЕ, так как полата казалась пустой и был слышен малейший шорох или шёпот. ПРИХОДИВШИХ К ГОСУДАРЮ ГОСТЕЙ НИКТО НЕ ПРИВЕТСТВОВАЛ ДАЖЕ И НАКЛОНЕНИЕМ ГОЛОВЫ. Нередко это приводило в смущение, ставило в неловкое положение послов, и они, НЕ ПОНИМАЯ МОСКОВСКОГО ЭТИКЕТА, НЕ ЗНАЛИ, ЧЕМ ОТВЕЧАТЬ НА ТАКОЙ ХОЛОДНЫЙ ПРИЁМ ПРИДВОРНЫХ…Посол, отмечая в своих записках подобный приём, писал, что и он в этом случае вёл себя так же СУХО И ХОЛОДНО. Во дворце на лестнице и на крыльце (говорит Варкоч) «стояло множество бояр в лохматых шапках и кафтанах, шитых золотом. НИ ОДИН ИЗ НИХ НЕ ПОКЛОНИЛСЯ МНЕ, почему и я, с моей стороны, не сделал им никакого приветствия».
Лишь в особых, чрезвычайных случаях послов и гостей принимал сам царь-хан.
«Великолепие, торжественность, среди которых являлся государь в подобных аудиенциях, изумляли всякого, кто вступал в Приёмную полату. Наряд Приёмной полаты также разделялся на большой, средний и меньшой, смотря по достоинству и богатству предметов, которые были употребляемы на уборку залы…Блистающий многоценный наряд государя изумлял гостя ещё более, чем всё доселе им виденное. «С нами то же случилось», пишет очевидец (секретарь графа Карлиля — Авт.) царской аудиенции в XVII столетии, «что бывает с людьми, вышедшими из тьмы и ослеплёнными внезапным сиянием солнца…Казалось, что яркость сияния, от дорогих камней изливающегося, спорила с лучами солнечными. Сам царь, подобно горящему солнцу, изливал от себя лучи света». Кобенцель, описывая свой приезд к царю Ивану Васильевичу, замечает, что венец, который был в то время на царе, по своей ценности превосходил и диадему его святейшества папы и короны королей испанского и французского и великого герцога тосканского и даже корону самого цесаря и короля венгерского и богемского, которые он видел…Мантия великого князя (продолжает Кобенцель), была совершенно покрыта алмазами, рубинами, смарагдами и другими драгоценными камнями и жемчугом величиною с орех, так что должно было удивляться, как он мог сдержать на себе столько тяжести».