Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)
Шрифт:
Санька поднимает голову, смотрит через плетень. Владик дергает его за рукав:
— Не высовывайся…
— Глянь, куда Стожары поднялись. — Санька задрал голову, смотрит на строившийся звездный выводок, кочующий по небу. — Скоро на крышу каланчи сядут. Ты лезь на перекладину… Веревку перережешь… А я за ноги поддержу…
— Я не влезу, — отнекивается Владик. — Нога болит. Или забыл, какая рана? Сам же вытаскивал стекло из пятки…
Санька знает, что у Владика порезана нога. Вместе они третьего дня забрели на подворье сгоревшей автобазы. Искали проволоку
Однако сейчас Санька не хочет признавать никакой забинтованной пятки. Дело-то затеяли они не шуточное. Тут уж забудь про все болячки…
— Не полезу, — заявляет Владик.
— Боишься?
— Я? Боюсь? — горячится Владик. — А кто первый схватил пулемет?..
Они спорят, перебирая все подробности, как утащили из караулки ручной пулемет, как прятали его в лопухах на огороде у бабки Ганны. А потом всю ночь волокли тяжелый пулемет к старой ветле-дуплянке, что стоит недалеко от мельницы…
Наконец Санька уступает:
— Ладно уж. Сам полезу… Дай сюда ножик…
Владик достает из-за пазухи складной нож с белой костяной ручкой, наточенный о кирпич до блеска. Спрашивает:
— А где похороним?
— К бабке Ганне на огород унесем, — отвечает Санька. — Под яблоней выкопаем могилу…
— Далеко. Не дотащим…
— Осилим…
Стожары помешкали малость на крыше каланчи и лезут выше под звездный купол. А мальчишки все еще сидят за плетнем. То шепчутся, то прислушиваются к ночным шорохам. Высунет Санька голову из бурьяна, глянет в проулок и опять спрячется за городьбу. Робеет, видно, тоже…
Вдруг — шорох в конопляной чаще. Дважды цвенькнула овсянка. Санька ответил таким же птичьим посвистом. Раздвигая руками высокие стебли конопли, к плетню вылез из зарослей Кастусь.
— В тебя стреляли? — спрашивает шепотом Санька.
— Меня не заметили. Я по картофельной ботве… — усмехнулся Кастусь и тут же приказал: — Пошли… Кто хорошо дорогу помнит — вперед!
Раздвинул Санька городьбу, шмыгнул в лаз. Владик и Кастусь — следом. Крадутся по проулку. Там, за темными купами лип, на площади, — виселица. В петле — избитое тело Осипа Осипыча.
Замешкались возле крайнего дерева. Жмутся к стволу. Владик даже щекой приник к корявой коре. Буравят глазами темь. Ползут дальше. От дерева к дереву. От дерева к дереву… Все ближе… Вон она, перекладина…
И вдруг Санька припал всем телом к сырой от росы земле, пятится назад, мнет коленками пекучую крапиву.
Кастусь толкает его под бок: чего испугался?
— Немец… — шепчет Санька. — Вон, видишь?
Возле виселицы, в самом деле маячит немец.
Винтовку держит наперевес. Часовой, значит. Караулит… Днем никого тут не было. На ночь выставили охрану…
— Ждите тут, — дышит Кастусь в самое ухо Саньке. — Как только свалю часового, мигом ко мне.
Сказал и — исчез за деревьями.
Лежат мальчишки за комлястой липой, сушат мокрую траву животами.
Слева, где бугрится холм братской могилы, за стволами деревьев мелькнул черный силуэт. Подбирается к немцу. Ползет, как огромная ящерица. Уже возле самой виселицы. Прыжок — и немец валится на землю. В темноте слышится приглушенный стон, короткая возня.
Мальчишки кинулись к Кастусю.
— Вяжите ему ноги! — торопит он, заламывая часовому руки за спину.
Потом, оставив немца на земле, бросились к веревке. Санька прыгнул Кастусю на плечи, вынимает из петли повешенного. Волокут к веревке часового. Тот молотит коваными каблуками землю. Подняли немца вверх, накинули на шею удавку. Метнулись опять за братскую могилу. Скользят три черные тени между деревьев. Совсем растаяли… А немец висит под перекладиной, дрыгает длинными связанными ногами, раскачивает виселицу. Она скрипит в тишине громко, как неподмазанная телега…
На рассвете они были уже в Лисьем овраге. Там, рядом с могилой партизана-разведчика, похоронили старого учителя. Санька и Владик нарезали тесаком дерну и выложили из него на свежем холмике пятиконечную звезду.
— Верещаку не поймали… — сетует Санька.
— Попадется в наши руки! — заверил Кастусь. — Партизанским судом будем судить…
Он быстро встал и поправил на шее автомат.
— Мне пора… А вы ступайте в Дручанск. Осторожно… Сначала к старой мельнице, оттуда — домой…
Кастусь по очереди пожал ребятам руки и зашагал в ночь. Он шел, размахивая зажатой в руке фуражкой, одетый в зеленую стеганку, которая была ему коротка и узка. Иногда оборачивался и делал мальчишкам знаки рукой: мол, уходите.
А они все стояли возле двух могильных холмиков, все чего-то мешкали. Потом Санька сунул за пазуху наган и махнул Владику рукой:
— Айда!..
«Руки вверх, Иуда!»
Кораблева глянула на часы и вдруг засуетилась. Восьмой час… А она должна быть в комендатуре в семь. Надо же так замешкаться. Вчера, на исходе рабочего дня, Фок предупредил ее, что с утра будет срочное дело… Потребовал прийти раньше обычного. Чего доброго, уволит с работы за нерадивость…
Месяц тому назад она не хотела идти на службу в комендатуру и под разными предлогами отнекивалась. А сейчас боится, как бы ее не выгнали…
Только теперь Кораблева поняла, как много она может сделать для партизан, работая в комендатуре. Недаром Кастусь так настойчиво требовал, чтоб она скорей поступала сюда на работу. Тут почти каждый день через ее руки проходят важные документы. На многих из них — короткая рубрика: «Секретно». На днях она передала через мальчишек Кастусю списки Дручанского гарнизона. Нынче, видно, опять будет печатать что-то секретное. Фок обычно дает ей секретную работу, когда в комендатуре никого нет, кроме часовых.