Чейзер
Шрифт:
– Помилуйте, и вы туда же!
– Тибериус рассмеялся.
– Мало ли что померещится нашим беднягам! Они испуганы, это очевидно, вот и выдумывают разные небылицы.
– Вы считаете, что всем им мерещится одно и то же?
– Они безумны, юноша. Без-ум-ны. Одно это все объясняет.
– Тибериус со вздохом посмотрел на тело.
– Пожалуй, я займусь этим беднягой. С вашего позволения, отец Эммерих.
– Постойте, - я подошел ближе, пригляделся.
– У него на левом предплечье татуировка. Смотрите, цифры - 1135.
– Да, действительно, - Тибериус застыл с поднятым в руке ланцетом.
– Это в самом деле
– Она у него была раньше?
– Конечно, была, - небрежно ответил врач.
– Уж не хотите ли вы сказать, молодой мастер, что это я ее наколол уже мертвому Оттону?
– Нет, конечно нет...
– Я повернулся к Эммериху.
– Вы не помните, у остальных погибших были такие татуировки?
– Не помню, - признался настоятель, растерянно глядя на меня.
– А разве это важно?
– Сейчас любая мелочь может быть важна. Из ваших слов я понял, что своим пациентам вы подобные татуировки не делаете, верно?
– Разумеется.
– Отец Эммерих попробовал улыбнуться.
– У нас не каторга, а лазарет.
– Было бы неплохо взглянуть на другие тела, - предложил я. Отец Эммерих помрачнел.
– Это невозможно, - категоричным тоном заявил он.
– Несчастные уже похоронены, а раскапывать могилы смертных грех.
– И я совершенно уверен, что не замечал ничего такого в предыдущих случаях, - вставил Тибериус.
– Возможно, доктор, вы просто не обратили внимания на такую мелочь.
– Я обращаю внимание на все, - ледяным тоном ответствовал Тибериус и склонился над умершим. Я понял, что разговор закончен.
– Очень странно, - сказал я, когда мы покинули мертвецкую.
– Могу я поговорить с вашими пациентами?
– Обычно я не позволяю гостям беседовать с больными, - ответил отец Эммерих, - но дело действительно крайне важное, потому сделаю для вас исключение. Только оружие вам придется снять, это может испугать больных.
Я согласился. Оставил меч в кабинете Эммериха, надел поверх куртки длинную и очень неудобную сутану из плотного сукна и отправился в палаты лазарета. Посещение сумасшедшего дома - процедура крайне неприятная. Отец Эммерих предупредил меня, что опасности никакой нет, в главном здании "Белых буков" содержатся только тихие больные, несколько буйных помещены в отдельный флигель, где за ними следят специально обученные монахи-санитары. Тем не менее моя экскурсия получилась психологически очень тяжелой.
На первом этаже размещались шесть палат, четыре большие и две маленькие. Я говорю "палаты" - именно так их назвал добрейший отец Эммерих, - но ничего общего с больничной палатой в современном понимании слова они не имели. Это были тесные и темные комнатки-кельи с неоштукатуренными стенами и земляными полами, больше похожие на тюремные камеры. Из мебели только грубо сколоченные топчаны, на которых эти несчастные спали. Плюс совершенно невыносимое зловоние, которое не выветривалось оттуда годами. В первой палате содержались пациенты с церебральным параличом - не приведи мне Бог еще раз в жизни увидеть такой ужас! Данте Алигьери с его картинами ада нервно курит в уголке. Я пробыл в этой "палате" меньше минуты и вылетел оттуда пулей, мне казалось, что все мое тело покрыто насекомыми, которые жрут меня заживо. Примерно то же самое я увидел и в прочих палатах. Я не хочу описывать, как выглядели сами больные, скажу только, что отец Эммерих сказал правду -
К концу обхода я чувствовал себя совершенно измотанным - не физически, морально. Отец Эммерих заметил мое состояние.
– Вам нехорошо?
– спросил он с тревогой.
– Не то слово. Никогда не думал, что увижу ад еще при жизни.
– Да, это действительно тяжелое зрелище, сын мой. Мы стараемся сделать все возможное для этих бедняг. Ее светлость лично патронирует наш лазарет, и многие богатые люди делают щедрые пожертвования на "Белые буки". Все знают, что у многих наших пациентов нет близких, или родные отказались от них.
– Настоятель вздохнул.
– Да воздадут Высшие каждому по делам его!
– Аминь, - я вытер со лба пот, руки у меня дрожали.
– Почему они не хотят говорить со мной?
– Наверное, они напуганы. Не думаю, что вам удастся что-то от них узнать.
– Да, это была дурацкая идея, - пробормотал я.
– Умерший сегодня старик Оттон жил здесь, - заметил отец Эммерих, показывая на последнюю дверь в коридоре.
– Не хотите поговорить с его соседями по палате?
– Наверное, в этом тоже не будет смысла. Но давайте попробуем.
Соседи Оттона находились в палате - высохший как мумия старичок с белоснежной козлиной бородкой лежал на своем топчане, скрестив тоненькие, почти детские руки на груди, а второй пациент стоял у окошка, покачиваясь на пятках. Он даже не повернулся, когда лязгнул засов и мы вошли в палату.
– Мир вам, дети мои!
– сказал отец Эммерих. Дедушка никак не отреагировал на слова настоятеля, продолжая смотреть умильными слезящимися глазами в черный от копоти и грязи потолок. А вот стоящий к нам спиной широкоплечий мужчина ответил.
– Да чтоб ты сдох, старая крыса!
– отчетливо произнес он.
– Кто вы?
– спросил я, понимая, что сейчас, скорее всего, буду послан этим грубияном куда подальше.
К моему удивлению, мужчина сразу повернулся. Лицо у него было грубое, одутловатое и покрытое шрамами, сивые волосы торчали пучками на лысеющей голове. Я вздрогнул: левая сторона черепа от виска до макушки была закрыта металлической пластиной.
– А тебе-то что, чертов молокосос?
– гаркнул мужчина.
– Ты кто такой?
– Больше почтения, Элвин, - сказал отец Эммерих.
– Молодой господин прибыл узнать о Черном Человеке.
– Да мне поссать, зачем он прибыл, - ответствовал Элвин.
– На деревьях уже листья, так что самое время ему тут гулять. Погода хорошая, тепло. Уже освежевали старого дурака Оттона? Бьюсь об заклад, внутри него не оказалось ничего, кроме дерьма.
– А вы не любили беднягу, - заметил я.