Чикагские гангстеры могут отдыхать
Шрифт:
Мне сейчас все годилось. Я стал совать Геннадию в залог паспорт, имевшиеся в кармане деньги, но он с негодованием все отверг.
— Человеку в беде помочь — это святое, — пресек он все мои попытки.
— Но вы же меня совсем не знаете! — поразился я.
— Почему не знаем? — усмехнулась Оля. — Мы же ехали вместе в машине. И потом хороший человек всегда виден.
Слов у меня не нашлось. Мы заехали на самую окраину Москвы, где на продуваемом всеми ветрами пустыре стояла горстка гаражей за дырявым бетонным забором. Мы прервали дорожный разговор, который в основном вели Оля и Гена, рассказывая истории из детдомовской жизни, о своих троих
Гена выгнал из гаража свой видавший виды «Запорожец».
— Семейный! — гордо сказал хозяин, хлопнув его дружески по капоту.
Курносый автомобильчик закачался, а я почему-то подумал, что мотоцикл не так уж и сложен в обращении. Но Гена уже вручил мне ключи и даже вынес из гаража запасную канистру бензина: дорога-то неблизкая.
Я растроганно попрощался с этой чудесной парой, с простыми и симпатичными людьми, к которым я за какие-то полчаса прикипел сердцем и узнал о них почти все, настолько они были открыты. Я стал усиленно благодарить их за помощь и доверие, на что Геннадий хлопнул меня по плечу и сказал:
— Ладно, брат, давай рули. На том свете угольками сочтемся. Ты, значит, звони. Ну, бывай!
И я поехал в сгущающиеся сумерки, полный нежности к этим светлым людям и беспокойства по поводу того, что меня ожидает на даче. Я почему-то вспоминал все время Нину, её лицо, волосы, руки…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Я так задумался, что проскочил поворот к даче. И к счастью. Сегодня меня действительно кто-то вел. Когда я хотел вернуться, то заметил подальше несколько машин милиции, над лугом летал вертолет, высвечивая место гибели Ухина. А мне навстречу медленно ехал трейлер, тащивший прошитую пулями машину банка. Перед трейлером крутила мигалками милицейская машина, сзади две Машины "Скорой помощи" и спецперевозка. Замыкали шествие несколько машин и автобусов с милицией.
Я ехал в потоке замедливших движение машин, их подгоняли суровые регулировщики.
"Ну, завтра здесь начнется такой тарарам!" — пронеслось у меня в голове.
Но сейчас мне надо как-то пробираться к своим. Я, конечно, мог плюнуть и ринуться мимо постов, но это было чревато. Я напрягся и вспомнил, что с дорогой, ведущей к даче, сливалась ещё одна, которая выскакивала из леса слева. Значит…
Я проехал дальше по шоссе, свернул направо, значительно удалившись от вертолета и постов. Правда, какое-то время он служил мне хорошим ориентиром, но потом я стал беспокоиться, не заметил ли он сверху свет фар в стороне от интересующей их дороги и мою одинокую маленькую машину. Но вертолету, как видно, было не до нее. Вскоре он и вовсе погасил прожектор и исчез, видно, улетел на базу, да и вряд ли стали бы затевать поиски ночью.
Значит, до утра у нас есть время, и мы должны вырваться, пока облава не захлестнула нас петлей. Я нервничал, потому что двигался интуитивно, почти на ощупь, петлял, пару раз ухнул в ямы, из которых с трудом выбрался. Нет, ребята, все-таки «Запорожец» — это танк! Не зря его прозвали еврейским броневиком. Он кряхтел, сопел, стонал, но вез исправно.
Мне, как показалось, удалось-таки выбраться к нашей дороге, по моим представлениям, она вот-вот должна появится. Фары давали свет совсем неяркий, и приходилось напрягать глаза до боли.
Кустарник встал стеной перед носом совсем внезапно.
Я упал плашмя на крутой склон и зацепился руками за траву. Но меня почему-то со страшной силой тащило вниз. Я с ужасом видел, что машина медленно сползает, выворачивая с корнем попадавшиеся на пути кусты. А я зацепился брюками за что-то внутри! Еще секунду-две — и я полечу, подминаемый тяжестью железа.
Я дико заорал и изо всех сил дернул ногу. Кажется, я оторвал здоровенный клок от штанов, зато освободился! Дергаясь, я уже сполз на склон, и теперь все мои попытки удержаться за траву не приводили к успеху.
Лететь пришлось с большой высоты и далеко. А ещё темно и неприятно. Когда я упал, то оказалось ещё и весьма больно. Я даже на миг потерял сознание.
Очнувшись, я по шуму воды догадался, что где-то рядом ручей. И почти не ошибся. Но не ручей, а тот самый водоем, на который мы смотрели с обрыва около нашей дачи. Мне ещё повезло, я удачно упал. После четвертой попытки залезть и очередного падения я понял, что альпинистом я не рожден, тем более скалолазом. А поскольку к полетам я тоже плохо приспособлен, то прекратил тщетные попытки забраться вверх.
Я сел и стал думать. У ног плескалась вода. Я порылся в бардачке машины, лежавшей вверх колесами, докопался до фонарика и включил.
При его свете мне удалось обнаружить вдоль водоема узкую-узкую тропинку, пролегавшую между камнями и колдобинами, намытыми ветками и корягами, ведшую, как мне казалось, в сторону нашей дачи. Но под обрывом. Ночью по такой тропинке со слабым фонариком не пройти — ноги переломаешь. И я придумал: вылил канистру бензина на безнадежно искореженную машину и поджег. Машину, увы, не спасти и так, а мне хоть какой-то свет.
И тут я разозлился по-настоящему. Я шагал избитый, ободранный, обворованный, потеряв таких хороших друзей, угробив чужой автомобиль, единственную, может быть, ценность двух замечательных людей, шагал и чувствовал, что чаша моего терпения переполнилась.
— Все! — бормотал я. — Все, сволочь! Кто бы ты ни был — я достану тебя! Я назло тебе не сдохну! Я права такого не имею! Слишком по крупному я задолжал. Слышишь, ты!! — заорал я невидимому врагу, который так жестоко играет со мной. — Я у многих людей в долгу. Я должен машину Гене и Ольге, которые не станут требовать её возвращения, я должен жизни Сереге, Зяме Шпильману, лейтенанту Ухину и Володиному напарнику! Я не могу оживить их. Нет! Но я могу отдать им твою жизнь, подлая ты сволочь! И я тебя достану!..
Я шел по берегу, терся плечом об отвесную стену обрыва, намочил ноги в воде, но ничего это не замечал. Мне все теперь было до фонаря. Все, кроме желания убить. Я много раз в жизни попадал в переделки. В меня не раз стреляли, и мне приходилось стрелять, но никогда ещё я не хотел так по-настоящему убить кого-то.
И тут я услышал в темноте с озера слабое тарахтение лодочного мотора. Я выключил фонарик и прислушался. Вроде все стихло. Может, показалось? Я до боли всматривался в черную воду, прижимаясь спиной к скале. Обрыв заворачивал, «Запорожец» догорал, и свет его не достигал этой части берега.