Чингисхан. Пенталогия
Шрифт:
Он не хотел рассказывать, как убил Сансара в его собственной юрте человеку, который был ему нужен союзником. Слишком легко тогда будет заставить Тогрула бояться собственного полководца. Но тот явно не был удовлетворен ответом и уже открыл рот, чтобы спросить что-то, роняя при этом на одежду пережеванное мясо. И прежде чем Тогрул успел заговорить, Тэмучжин быстро произнес:
— Я потребовал власти по праву крови, Тогрул, и мне не отказали. Да и что за дело до того, раз теперь у нас есть достаточно людей, чтобы сломать татарам, когда они придут, спину.
— Скольких ты привел? — спросил Тогрул, усердно двигая челюстями.
— Три сотни хорошо вооруженных всадников, —
— У татар больше тысячи. Ведь так ты говорил? — ввернул Вэнь Чао.
Тэмучжин обратил взгляд желтых глаз на китайского посла. Он чувствовал на себе взгляд Юаня и думал, сколько знает Вэнь Чао. Все ли рассказал ему Юань?
— Это будет нелегко, — обратился Тэмучжин к Тогрулу, будто и не слышал слов посла. — Нам понадобится много китайских доспехов. У олхунутов двое кузнецов, они умеют ковать доспехи и мечи. Я уже отдал приказ. И еще нам понадобятся доспехи для коней, из кожи и железных пластин, чтобы прикрыть шею и грудь. — Он помолчал, наблюдая, как Тогрул сражается с аппетитным куском мяса, и продолжил: — Я уже показал, как успешны наши выступления против небольших отрядов, хотя и тогда нас превосходили числом. Татары не нападают строем, как мы, они не знают построения полумесяцем. — Он бросил короткий взгляд на Вэня Чао. — Я не боюсь их превосходства в числе.
— Но тем не менее требуешь, чтобы я рискнул всем, — покачал головой Тогрул.
И тут Вэнь Чао оборвал их разговор.
— Войско татар надо сокрушить, господин мой хан, — тихо обратился он к Тогрулу. — Мои хозяева не забудут твоих услуг. Когда битва окончится, тебя будут ждать отмеренные для тебя и твоего народа земли. Там ты станешь царем, и никогда больше не будешь знать ни войны, ни голода.
И Тэмучжин утвердился в мысли, что Вэнь Чао имеет особую власть над жирным ханом. Его неприязнь к китайскому послу сильно возросла. Хотя нужды у них были одни, ему не нравилось, что человек из его народа идет как раб на поводу у чужеземца.
Чтобы скрыть свое раздражение, Тэмучжин принялся за еду. Ему нравился вкус олхунутских трав. Он заметил, что только теперь Вэнь Чао последовал его примеру — потянулся к блюду. Этот человек слишком привык к интригам, подумал Тэмучжин. Это делает его опасным.
Тогрул тоже заметил это движение и задумчиво посмотрел на мясо у себя в руке, а после пожал плечами и забросил его в рот.
— Ты хочешь вести кераитов? — спросил Тогрул.
— В этом бою — да, как и прежде водил, — откликнулся Тэмучжин. В этом была вся суть, он не мог винить Тогрула за его страхи. — Теперь у меня есть свое племя. Многие ищут у меня безопасности и руководства, Тогрул. Когда разобьем татар, я отправлюсь на юг, в более теплые края, примерно на год. Мне надоел холодный север. Смерть моего отца отомщена, и теперь, возможно, я обрету покой, выращу сыновей и дочерей.
— А ради чего еще нам биться? — пробормотал Тогрул. — Хорошо же, Тэмучжин. Ты получишь людей, сколько надо. Получишь моих кераитов, но когда покончим с татарами, они вместе со мной пойдут на восток, в новые земли. Не думай, что они останутся, когда враги не будут больше угрожать.
Тэмучжин кивнул и протянул руку. Жирные пальцы Тогрула сомкнулись вокруг его ладони, глаза их встретились. Оба друг другу не доверяли.
— Теперь, думаю, моя мать и жена захотят поговорить со своей родней, — заметил Тэмучжин, крепко пожимая руку Тогрула.
— Я пришлю их к тебе, — кивнул хан, и Тэмучжин почувствовал, что в груди тают остатки напряжения.
Оэлун шла среди людей своего детства вместе с Бортэ
Бортэ была на сносях, поэтому едва поспевала за Оэлун. Она ухватилась за возможность посетить олхунутские семьи. Она покидала племя женой разбойника. А вернулась женой хана — это ни с чем не сравнимое удовольствие. Она шагала, высоко подняв голову, окликая тех, кого узнавала. Елюн возбужденно вертела головой, высматривая свою семью. Наконец увидела родных, метнулась мимо двух спящих на земле собак и бросилась в материнские объятия. С того времени, как они оказались среди олхунутов, она стала вести себя намного увереннее. И Хасар, и Хачиун ухаживали за ней, и Тэмучжин, похоже, оставил их улаживать спор между собой. Елюн расцвела от такого внимания. Оэлун видела, что она сообщает родителям весть о смерти сестры. Говорила девушка тихо, и ее нельзя было услышать. Отец сидел на бревне у входа в юрту, опустив голову.
А сама Оэлун чувствовала только печаль. Все, кого она знала, выросли или уже ушли, и тела их были оставлены птицам и зверям, а души присоединились к духам. Странно и неуютно было видеть юрты и вышитые халаты знакомых с детства людей. В ее памяти все оставалось прежним, но наяву она видела вокруг только незнакомые лица.
— Не хочешь повидать брата, Оэлун? Племянника? — прошептала Бортэ. Она стояла как зачарованная, глядя на встречу Елюн с родными. О собственном доме она не говорила ни слова.
Вдалеке слышался топот копыт — Тэмучжин и его командиры обучали олхунутов и кераитов боевому построению. Упражнялись они с самого рассвета, и Оэлун знала, что в первые несколько дней сын загоняет воинов почти до смерти. Его новое положение не помешало некоторым кераитам возмущаться тем, что им приходится сражаться вместе с меньшими родами. Не наступил еще вечер первого дня тренировок, как случились две драки, а одного кераита зарезали ножом. Тэмучжин зарубил убийцу на месте, не дав ему возможности сказать хоть слово в свое оправдание. Оэлун содрогнулась от выражения лица старшего сына. Был бы Есугэй столь же безжалостен? Наверное, да, будь у него под началом столько людей. Если шаманы говорят правду, что одна душа остается земле, а другая уходит в небо, то он гордился бы достижениями сына.
Оэлун и Бортэ смотрели на Елюн, а она все целовала отца, и слезы их смешивались. Наконец она встала, и мать обняла ее, прижала голову дочери к плечу. Бортэ отвела взгляд. Лицо ее стало непроницаемым.
Оэлун не спрашивала, что делали с Бортэ похитившие ее татары. Все было и так понятно по тому, как вздрагивала молодая женщина от каждого прикосновения, отдергивала руку даже от Оэлун. А сердце той разрывалось при мысли, что пришлось пережить Бортэ. Но Оэлун лучше многих знала, что время притупляет скорбь. Даже воспоминания о Бектере отдалились. Стали не такими живыми, не приносили боли.
Солнце словно бы не грело ее, и Оэлун почувствовала, что возвращение к олхунутам не приносит той радости, на которую она надеялась. Она уже не была той маленькой девочкой, которая поехала куда-то вместе с братьями и попалась Есугэю. Она помнила его таким, каким он был в тот день, когда напал на них, — красивым, бесстрашным. Энк завопил, получив от Есугэя стрелу в бедро, ударил лошадь пятками и умчался прочь. В то мгновение она ненавидела чужого воина. Откуда же ей было знать, что она его полюбит? Откуда ей было знать, что однажды вернется в свой народ матерью хана?