Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя
Шрифт:
Есугей замолчал, старательно обдумывая что-то, и потом добавил:
– Про Тогорила скажу еще, чтобы ты знал. У кереитов есть свой бог, а онгон этого бога – две палочки, скрепленные поперек одна на другой, – Есугей показал Тэмуджину, скрестив два указательных пальца. – У Тогорила на шее висит такой серебряный онгон. Когда с ним о чем-то договариваешься, то смотри за ним: если он поцелует этот свой онгон, то можешь быть уверен, что он выполнит обещанное…
– Это у него такая клятва? – спросил Тэмуджин, удивленный неслыханным обычаем.
– Это самая крепкая клятва у кереитов:
Тэмуджин, отмечая про себя, что отец в последнее время часто говорит с ним как со взрослым, наполнялся приятным чувством своего достоинства. Выпрямив спину и по-взрослому сдвинув брови, он сурово смотрел на огонь, время от времени прихлебывая из чаши кислый, невкусный айрак.
«Если уж сам Есугей-багатур разговаривает со мной так, – радостно думал он, – значит, я и в самом деле повзрослел…»
– Запомни, мой сын, на земле люди уважают только силу, – снова и снова внушал ему отец, словно пытался навсегда вбить ему в голову эту истину. – Любое добро рано или поздно забудется, но стальной меч в твоих руках люди будут помнить и на том свете.
На четвертый день перед вечером они подъехали к горе Сумбэр. Слабый ветерок пошевеливал макушки седого, с частыми проплешинами, ковыля. Привязали коней к высокому каменному столбу, на котором были нарисованы какие-то длиннорогие, остромордые олени, и спустились к небольшому роднику.
В углублении под замшелым валуном из-под земли били струи ледяной воды и ручейком стекали вниз по склону. Родников в этой местности, видно, было много, и ручеек, все расширяясь, вырастая в небольшую степную речку, извилистым руслом уходил на юг, и берега ее, обросшие яркой сыроватой зеленью, просматривались в этой высохшей до желтизны равнине до самого горизонта.
– Там Керулен… – начал Есугей, посмотрев по направлению уходящего русла и замолчал. Взор его обострился, он сузил глаза, вглядываясь. – Сюда едет человек.
Тэмуджин утолил жажду двумя чашками ледяной воды и, вытирая тыльной стороной ладони капли с подбородка, всмотрелся. На склоне далекой сопки под закатными лучами солнца чернела одинокая точка. Прошло еще немного времени, и Тэмуджин убедился: точка движется – спускается в низину.
Есугей внимательно осмотрел степь с востока на запад и пошел к лошадям. На ходу указал место в стороне от ручья:
– Здесь разведи огонь.
Пока Тэмуджин собирал дрова, Есугей вынул из переметных сум туески с едой и питьем, укрепил китайский походный столик. Когда пламя разгорелось, они приставили рядом наколотые на прутья куски вареной гусятины.
Тэмуджин расседлал коней и, ведя их к ручью, видел, как путник, немного приблизившись, остановился у извилины речки и поит коня. Было видно, что он заметил их и всматривается, прикрываясь рукой от солнца. Вот он, наконец, тронул коня и двинулся в их сторону.
– Не смотри на человека прямо, – недовольно сказал отец, сидя у костра. – Не имей собачьих повадок.
Солнце уже зашло, и вода в походном глиняном горшке вскипела, когда всадник, наконец, приблизился к ним. Это был плотный мужчина лет сорока, в добротной одежде, в шапке из белого войлока. С достоинством
Тэмуджин вежливо принял поводья и, когда мужчина, придерживая правой рукой тяжелый саадак, спустился на землю, отвел его лошадь к коновязи. Незнакомец, идя навстречу Есугею, остановился в двух шагах, важный и неприступный взгляд на его лице сменился радостным изумлением.
– Неужели я вижу борджигинского Есугея-нойона? Вот где нам пришлось снова встретиться.
– Не узнаю вас, – с улыбкой признался Есугей. – Наверно, минуло немало лет, когда мы с вами встречались.
– Меня зовут Дэй Сэсэн, а встречались мы, правда, давно, – говорил путник, протягивая обе руки и пожимая ему локти. – Да, уж очень давно. У Чжили-Буха ваши три тысячи двинулись на ставку Мэгуджина Соелту, а наши четыре сотни хонгиратов ударили по татарам справа. Вот где была настоящая сеча! Помните?
Есугей вспомнил, что одновременно с борджигинами по левому крылу татарского войска ударил какой-то незнакомый отряд, неожиданно появившись из-за леса. Татары на какое-то время пришли в замешательство, и борджигины, собравшись в кулак, всей силой обрушились на них. Удар их был сокрушителен, ряды врага расстроились, и они обратились в бегство. Тысячи Есугея, не останавливаясь на добыче, устремились в преследование. В течение трех дней они сидели на хвосте у врагов, останавливаясь только на ночь, и гнали до самого Буир-нура, где стояли их главные курени. Потом отгоняли стада и табуны, брали пленных, долго делили добычу, хоронили своих и чужих, пировали. В пылу непрерывных битв и хлопот помощь небольшого отряда вскоре забылась.
– Наверно, каждый, кто был в этой битве, запомнил ее на всю жизнь, – сказал Есугей и, соблюдая приличия, добавил: – Вы как соколы на гусей набросились, от татар перья и пух по ветру летели.
– Перья полетели, когда вы, борджигины, волчьими стаями пошли на них, а мы-то только отвлекали внимание, – заскромничал Дэй Сэсэн.
– Мы не разбили бы их в тот день, – не уступал Есугей, – если бы не ваша помощь. В самое время вы ударили, а мы успели перестроиться.
– Сполна отомстили мы тогда этим разбойникам, – польщенно заулыбался, качая головой, Дэй Сэсэн. – Ведь до этого они нам покоя не давали. А после присмирели, когда вы за них взялись.
– Они и у нас немало крови выпили, еще со времен дедов наших, – сказал Есугей и повел гостя к столу. – Поднимем чаши за ту нашу победу.
Тэмуджин, скромно пристроившись рядом с ними, съел половину гусиной ляжки, отрезая маленьким ножиком для еды, запил горячим супом и отошел к лошадям. Смеркалось. Постелив потник в сторонке, под голову положил седло и только теперь, улегшись на теплой от дневной жары земле, почувствовал, как устал он за день. В полудреме слышал, как гость говорил:
– Сын у вас, с первого взгляда видно, будет человек волчьего духа. В глазах огонь, и лицом благороден.