Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя

Гатапов Алексей Сергеевич

Хасар непримиримо сдвинул брови, отвернулся в сторону. Равнодушно мерцающие глаза Бэктэра все так же холодно смотрели перед собой.

– Мы дружно будем жить, брат! – из-за спины Хачиуна дрожащим от тряски голосом прокричал Тэмугэ, держась за заднюю луку седла.

– Ты чего в ухо орешь! – крикнул на него Хачиун. – Сейчас как спихну с коня, останешься здесь один, и лисы тебя съедят.

– Хаса-ар! – протяжно заплакал Тэмугэ. – Он хочет оставить меня лисам!

Смешливый Бэлгутэй с улыбкой посматривал на них сбоку.

– Вы что расшумелись! –

зло обернулся Хасар. – Кнута давно не пробовали?

Тэмугэ виновато опустил голову, засопел под нос. И снова стало тихо.

«Мира между ними не будет, – думал Тэмуджин. – Может быть, отвести Бэктэра в сторону и пригрозить ему?… Нет, – он тут же отверг эту мысль. – Мстительный и коварный, еще хуже может получиться…»

На склоне высокой сопки взрослые остановили коней. Дед Тодоен, обернувшись в седле, взглядом нашел Тэмуджина.

– Достань из колчана стрелу!

Тэмуджин понял. Он знал обычай: мужчины, уходящие в дальний путь, пускают стрелы в сторону родного куреня, чтобы потом вернуться за ними.

Вдали перед тонко петляющими берегами Онона раскинулся их курень. Отсюда, с высоты сопки, тесно сдвинутые юрты куреня смотрелись как бараньи бабки, расставленные для игры. За ними на берегу реки стояла старая ива, уменьшенная расстоянием до размеров пучка травы – та самая, под которой вчерашним вечером веселилась молодежь, празднуя его отъезд.

Тэмуджин вгляделся в середину куреня, пытаясь среди серого скопления юрт найти свой айл, но тут же бросил: теперь уже все было далеко и чуждо. Он быстро приладил к луку стрелу-йори и до предела натянул тетиву. Протяжный свист унесся вдаль. Тэмуджин, проследив за полетом стрелы, напоследок окинул взглядом родные места и круто повернул коня.

До Амгаланту, тихой небольшой речки, извилистой чертой разделившей степь с запада на восток, ехали не останавливаясь. Торопились: восход солнца надо было встречать на родовом обо.

Рысью перешли неглубокий брод и, выбравшись на низкий берег, пустили коней по густой траве вскачь. Тодоен время от времени оборачивался на восток, на уже освещенные лучами гребни хребта, где скоро должно было показаться солнце.

Около двух перестрелов оставалось до невысокой горы, на склоне которой была сложена куча камней, подпиравших старинное бронзовое копье – обо кият-борджигинов, – когда по степи брызнул красноватый свет. На глазах у скачущих лучи солнца осветили вершину горы и, стремительно спустившись по каменистому склону, дошли до обо.

– Как же это я мог опоздать! – страдальчески искривив лицо и придержав коня, переводя его на малую рысь, Тодоен смотрел на освещенное солнцем обо. – Старый баран, видно, я уже ни на что не гожусь.

– Вы не виноваты, – сказал Есугей. – Это я поздно разбудил детей…

– Это восточные боги, должно быть, ускорили время, – начал убеждать их Бури Бухэ. – Ведь они и жить не могут без того, чтобы не навредить людям…

– Ты прижми свой пестрый язык! – схватившись за плетку и опасливо оглянувшись на небо, разъяренно прикрикнул на него

Тодоен. – Если ума нет, лучше помалкивай… Еще не хватало нам сейчас гнева восточных небожителей.

К обо подъехали шагом.

– Принесите каждый по камню! – приказал Тодоен, поправляя старую кучу, пробуя крепость почерневшего древка, торчащего из камней.

Все послушно разошлись по склону. Глядя на гневность старика, и взрослые, и дети потупленно молчали.

Тэмуджин невольно улыбнулся, увидев, как Тэмугэ схватил округлый коричневый камень больше своей головы и, прижимая к животу, пыхтя от натуги, мелкими шагами понес наверх.

– Мой камень самый большой! – крикнул он, придирчиво оглядывая ноши в руках братьев.

Бури Бухэ, встав на четвереньки, ошалело вытаращив глаза и смешно округляя мясистые щеки, стал раздувать огонь. Дед Тодоен отвязал от своего седла наполненный доверху увесистый мешок.

Склонившись над ним, вынул тяжелый березовый туес и подал Есугею:

– Открой.

С тугим звуком открылась деревянная крышка, сразу разнесся вокруг острый запах хорзы. Туесок с арзой взял Бури Бухэ. Даритаю, как младшему, досталось молоко.

Встали вокруг костра. Тодоен брызнул из чашки в огонь, облаком вспыхнуло синее пламя.

– Арзу с десяти перегонок, хорзу с двадцати перегонок, из чистых котлов, беспорочных, подносят потомки Хабула… Подноси! – недовольно оглянулся Тодоен на замешкавшегося Бури Бухэ.

Тот заторопился, наливая из туеска, часть пролил на землю и выплеснул на огонь полчашки арзы; пламя с сердитым треском взметнулось вверх. Тодоен разъяренным взглядом посмотрел на него. Даритай осторожно лил молоко. Тэмуджин с братьями бросали в огонь масло, куски мяса, творога, арсы…

Тодоен просил богов принять подношение, дать хорошую дорогу и удачный исход. Долго и униженно просил прощения за опоздание.

Закончив с жертвоприношениями, сели пировать.

Бури Бухэ, ослабевший за праздничные дни, на этот раз быстро опьянел. Он пустился в рассуждения о делах племени и вдруг вспомнил о краже коней.

– Я так ничего и не понял, – встрепенувшись, он возмущенно посмотрел на поникшего Даритая. – Вчера я просыпаюсь к вечеру, а мне говорят, будто у Мэнлига коней угнали, а ты отпустил воров. Это правду люди болтают?

– Я их не догнал, – глухо проговорил тот, побурев лицом. – Темно было.

Тэмуджин удивленно посмотрел на него; о том, что дядя Даритай не лучший в роду мужчина, он знал давно, но чтобы нойон врал так открыто и жалко, как могут только малые дети или худшие из харачу, он видел впервые. Он посмотрел на отца: тот, отвернувшись, отрешенным взглядом смотрел куда-то вдаль.

– Меня не было! – кричал Бури Бухэ, сжав поднятые руки – Уж от этих моих рук они никуда не ушли бы… А когда мы поедем требовать анзу? – уже заплетающимся языком спрашивал он у Есугея. – Ведь это тайчиуты были? Меня с собой возьми, брат, я там под шумок двоим-троим сверну шейные позвонки, пусть знают, каково воровать у киятов.