Чингисхан
Шрифт:
– Этот высокий дом правителя города? – спросил каган.
– Нет, это дом Бога, – ответили имамы.
Окруженный телохранителями, Чингисхан проехал внутри мечети по драгоценным широким коврам и сошел с коня возле гигантской книги Корана, развернутой на каменной подставке выше человеческого роста. Вместе с младшим сыном, Тули-ханом, каган поднялся на несколько ступенек мембера, откуда имамы обычно читают проповеди. Старики в белых и зеленых чалмах теснились перед ними и расширенными глазами всматривались в неподвижное темное лицо с рыжей жесткой бородой, ожидая от страшного истребителя народов или милости, или великого гнева.
Чингисхан поднял
– Почему он наворачивает на голову столько ткани?
Переводчик спросил старика и объяснил кагану:
– Этот имам говорит, что он ходил в Арабистан помолиться Богу и поклониться гробу пророка Магомета в Мекке. Поэтому он носит такую большую чалму. [112]
– Незачем для этого куда-то ходить, – сказал Чингисхан. – Молиться Богу можно везде.
Пораженные имамы, раскрыв рты, молчали. Чингисхан продолжал:
112
Саваном правоверному мусульманину служит его чалма.
– У вашего шаха гора преступлений. И я пришел, как бич и казнь неба, чтобы его покарать. Приказываем, чтобы отныне никто не давал шаху Мухаммеду ни крова, ни горсти муки.
Чингисхан поднялся еще на две ступеньки и крикнул своим воинам, теснившимся в дверях мечети:
– Слушайте, мои непобедимые воины! Хлеб с полей снят, и коням нашим пастись негде. Но амбары здесь полны хлеба и открыты для вас. Набивайте зерном животы ваших коней!
По всей площади пронеслись крики монголов:
– Амбары Бухары для нас открыты! Великий каган приказывает кормить хлебом наших коней.
Сойдя с мембера, Чингисхан приказал:
– Пусть к каждому из этих стариков будет приставлен один багатур, и они, ничего не скрывая, укажут все богатые дома, амбары с хлебом и лавки с товарами. Писцы пусть от этих стариков узнают и запишут имена всех богатых торговцев, и они вернут мне все богатства, отнятые у моих купцов, перебитых в Отраре. Пусть богачи привезут сюда еду и питье, чтобы мои воины насыщались, радовались, пели и плясали. Я буду сегодня праздновать захват Бухары в этом доме мусульманского Бога.
Старики с монгольскими воинами удалились и вскоре стали возвращаться с верблюдами, нагруженными медными котлами, мешками риса, бараньими тушами и кувшинами, полными меда, масла и старого вина.
Глава девятая
«Хорошо в степях Керулена!»
На площади перед главной мечетью задымили костры, в котлах зашипели бараньи курдюки, рис и накрошенное мясо.
Чингисхан сидел на шелковых подушках на высокой площадке перед входом в мечеть. Около него теснились военачальники и телохранители. В стороне бухарские музыканты и хор разноплеменных девушек, приведенных бухарскими стариками, играли на разных инструментах и выбивали дробь на бубнах и барабанах.
Знатнейшие имамы и улемы сторожили монгольских коней, подбрасывая им охапки сена. Переводчик Чингисхана Махмуд-Ялвач сидел неподалеку от кагана, настороженно следя за всем; позади него три писца из бывших его приказчиков, сидя на пятках, быстро писали на полосках цветной бумаги распоряжения или пропуска через монгольские посты.
Монгол в длинной шубе до пят, обвешанный оружием, пробрался через ряды сидевших и, наклонясь к уху Махмуд-Ялвача, пробурчал ему:
– Мой разъезд задержал
– Приведи их сюда!..
Монгол привел Хаджи Рахима и мальчика Тугана. Махмуд-Ялвач жестом руки приказал им сесть на ковре рядом с писцами.
Чингисхан никогда, даже на хмельном пиршестве, не терял ясности ума и все подмечал. Он взглядом сделал знак Махмуд-Ялвачу, и тот подошел.
– Что за люди?
– Когда, по твоему повелению, я проезжал через пустыню и меня ранили разбойники, этот человек вернул мне жизнь. Разве я не должен позаботиться о нем?
– Разрешаю тебе за это его возвеличить. Объясни мне, почему у него такой высокий колпак?
– Это мусульманский искатель знаний и певец. Он умеет вертеться волчком и говорить правду. Таких людей простой народ почитает и дает им подарки.
– Пускай он повертится передо мной волчком. Посмотрю, как пляшут мусульмане.
Махмуд-Ялвач вернулся на свое место и сказал дервишу:
– Наш повелитель приказал, чтобы ты ему показал, как пляшут вертящиеся дервиши. Ты знаешь, что, не исполнив воли Чингисхана, ты потеряешь голову. Постарайся, а я буду играть тебе.
Хаджи Рахим положил на ковер сумку, миску, кяшкуль и посох. Он покорно вышел на середину круга между пылающими кострами. Он встал так, как это делают дервиши в Багдаде, – раздвинул руки, правая ладонь пальцами вниз, а левая рука ладонью кверху. Дервиш несколько мгновений ждал. Махмуд-Ялвач заиграл на свирели жалобную песенку, переливавшуюся то как всхлипывание ребенка, то как тревожный крик иволги. Музыканты тихо ударили в бубны. Дервиш бесшумно двинулся по кругу, скользя по старым каменным плитам, и одновременно стал вертеться, сперва медленно, потом все ускоряя темп; его длинная одежда раздувалась пузырем. Все жалобнее и тревожнее пела свирель, то замолкая, когда гудели одни бубны, то снова начиная всхлипывать.
Наконец дервиш быстро завертелся на одном месте, как волчок, и упал ничком на ладони.
Нукеры подняли его и положили около писцов. Чингисхан сказал:
– Жалую бухарскому плясуну чашу вина, чтобы разум вернулся в его закрутившуюся голову. А все же наши монгольские плясуны прыгают выше и песни поют и громче и веселее. Теперь мы желаем послушать монгольских песенников.
На середину площадки перед каганом вышли два монгола, один старый, другой молодой. Скрестив ноги, они сели друг против друга. Молодой запел:
Табуны родные вспоминая,Землю бьют со ржаньем кобылицы,Матерей родимых вспоминая,Слезы льют со стоном молодицы.Все монголы, тесной стеной сидевшие кругом, хором подхватили припев:
Ох, мои богатства и слава!Старый монгол в свою очередь запел:
Быстроту коней степных узнаешь,Коль проскачешь вихрем по курганам,Храбрость воинов степных узнаешь,Коль пройдешь полмира за каганом.