Чингисхан
Шрифт:
Сперва эта идея показалась мне совершенно безрассудной. Я не сомневался, что мы туда попадем, это не проблема. Проблема заключалась в том, как мы выберемся отсюда. Один путь отсюда слишком крутой для джипа, другой — не проходимое болото. Они оба знали, что, скорее всего, нам отсюда без посторонней помощи не выбраться. Тумен наблюдал за тем, как на моем лице отразились сначала восторг, потом неверие, затем опасение.
— Раз уж мы здесь, — пожал он плечами. — Дело должно быть сделано.
Ну что же, когда помощь понадобилась, оказалось, что она уже ждет нас. Было ясно, что в них присутствовала уверенность, вовсе неявно и необязательно
— Хорошо. Пошли.
На миг я отвернулся, чтобы они не видели мои чувства, потому что их слова буквально растрогали меня. Я не видел, с чего бы им захотелось сделать такую безумную и такую щедрую вещь. Очевидно, время, проведенное вместе, все, что мы делили и разделяли сообща, породило в них чувство долга, которого не купишь за деньги.
Мы перепаковали наши рюкзаки, переложили наши вещи, мы снова поднялись на Порог, и Эрдене не придержал скорость ни на секунду. По крутому изъезженному спуску мы промчались, накреняясь то на один, то на другой бок, и не знали, то ли хохотать от веселья, то ли дрожать от страха, но только через полминуты мы были внизу и в целости и сохранности. Насколько я мог видеть, мы вверили свою судьбу полной беспечности Эрдене, очутившемуся снова на дороге, по которой проехал двумя днями раньше; вернее сказать, мы попросту оказались в западне, из которой не смогли бы вы браться самостоятельно. Этот человек брал плату за километраж, который вы проехали на его машине, и для него не имело значения, что километр километру рознь. Одному господу богу известно, сколько стоил последний наш километр по рыночным ценам, но нечего и говорить, что Эрдене не получил за него и малой доли этой цены.
Через сорок минут, влекомые залитой солнцем вершиной Бурхан Халдуна, мы уткнулись в сужение ущелья, и дорога пошла вверх через лес, пока не закончилась у плаката «Бере гите наши естественные места!». Под елями стояло гигантское, сложенное из стволов деревьев ово, о котором писали Шуберт и Игорь. Ово было беспорядочно забросано спутанными кусками шелка, между бревен было воткнуто множество флагов. Одно большое ово на Пороге, а теперь это, и будут еще — мы вступили на дорогу богомольцев, отмеченную святилищами. Мы трижды, непрерывно отбиваясь от мух, обошли святыню, и один за другим последовали по уводившей между деревьями вверх тропинке.
Двадцать минут подъема через прохладный, расточающий сладкий аромат ельник — и мы на плоской поляне, усеянной мшистыми холмиками. Поверхность поляны выглядела подозрительно ровной, наводила на мысль, что это дело рук человеческих. Очевидно, это было то место, где когда-то стоял храм Камала. И сейчас это был своего рода храм, потому что между стройными елями стояло еще одно овоиз еловых стволов, а перед ним — два огромных металлических котла для жертвоприношений и алтарь, также сложенный из бревен. На алтаре были навалены кучи пустых бутылок и плошек для благовоний. С похожих на вигвам бревен овосвисали тибетские молельные флаги. Я походил между холмиками, раздумывая, что может в них скрываться. Что сделалось с храмом? Были его стены из камня или деревянные? Он сам разрушился или ему помогли? Куда подевались камни после того, как их видел Игорь, — разворованы, увезены для других построек или ушли под землю?
На
Мы продолжили подъем, он делался все круче, и стоявшие по сторонам ели становились все более чахлыми из-за высоты. Я шел и пытался представить себе картину: деревянные стены, портик с крышей, крытой мелкой черепицей, ведет в простую комнату с алтарем, подставкой для возжигания благовоний и портретом прадеда Камала, изображенного под стать горе, которую он обозначил как святую. Это можно было представить себе только в фантазии. А у меня в руке было упрямое доказательство, подтверждающее теорию. Нет, не теорию, а факт. Что это Бурхан Халдун и что могила должна быть где-то в этих местах. Камала не стал бы выбирать неверное место.
Но если Чингис похоронен где-то поблизости, то где? Здесь, на этом плато? Конечно же, нет. Если Камала действительно хотел выполнить пожелания Чингиса, он бы сохранил могилу в тайне, и в этом случае разве стал бы он привлекать внимание к этому месту, собрав тут рабочих, чтобы выровнять площадку, срубить деревья, привезти глину, поставить печь, изготовить черепицу, ввести регулярные богослужения, исполнять ритуалы? Нет, вторая площадка, где находятся заполненные камнями ямы Игоря, выглядит более обещающей.
Тропинка еще раз ушла круто вверх, петляя между деревьями с вылезающими из земли могучими корнями. Нельзя сказать, чтобы подъем был трудный, каким он и должен быть для священной горы — и как это я только сразу не сообразил! Мои рассуждения относительно преднамеренной дезинформации властей были просто смехотворными. Весь смысл идеи священной горы в том, что она должна быть доступной, — это не значит, что попасть на нее ничего не стоит, потому что ее попросту затопчут, но в то же время путь к ней не должен быть подвигом. Для того, кого не остановит долгий подход, который можно совершить на лошадях с одной — двумя палатками, следуя расставленным указателям, Бурхан Халдун не труднее пиренейского отрезка пути пилигримов на богомолье в Сантьяго де Компостела, хотя и без радости увидеть приют для пилигримов.
— Похоже, жить здесь не так-то просто, — заметил я Тумену, пыхтевшему рядом со мной. Эрдене быстро ушел вперед, и его уже не было видно за соснами и лиственницами. — На чем мог тут существовать Чингис?
— На кедровых орешках, — выдохнул, стараясь поравняться со мной, Тумен. — Осенью это хорошая еда. Тут есть еще и ягоды. И олени, лоси, и антилопы. А чуть пониже сур ки и белки.
— А как насчет волков?
— Не проблема, я думаю. Волки предпочитают домашний скот. А в этих безлюдных местах откуда скот.