Чингиз-Хан
Шрифт:
Ночью при слабом свете полумесяца путники пробрались незамеченными к берегу широко разлившейся реки. Они прошли кабаньей тропой сквозь высокие камыши и оказались близ воды. Несколько больших неуклюжих лодок-каюков с высоко поднятыми носами плыли мимо. В них виднелись люди, лошади, бараны. На крики и просьбы пустить в лодки оттуда отвечали: "Аллах вам поможет, у нас нет места".
На одной лодке отозвались:
– Правоверный не покидает правоверного в беде!
И рулевой направил лодку к берегу. Он согласился довезти всех до самого Гурганджа.
– Сколько же ты хочешь за провоз? — спросил Кара-Кончар.
– Э,
Крепкая большая лодка забрала путников и их коней быстро поплыла, покачиваясь на мутных волнах широкого Джейхуна. Иногда на правом берегу показывались монгольские разъезды. Тогда лодка держалась ближе к левому берегу. Через четыре дня лодка въезжала в широкий канал, разрезавший Гургандж на две части: старый город, обнесенный высокой стеной, и пригород, где дома прятались в тутовых садах.
Кара-Кончар достал из-за пояса кожаный мешочек, затянутый шнурком, отсчитал десять золотых динаров и положил их на широкую ладонь владельца лодки.
– Не знаю, придется ли еще с тобой встретиться. Ты скажи по крайней мере твое имя.
Рулевой усмехнулся и сдвинул на затылок красный тюрбан.
– Зовут меня Керим-Гулем, кузнец. А тебя я узнаю, хоть ты и не говорил твоего имени. Твой вороной конь с легкими стройными ногами и лебединой шеей может принадлежать только тому, про кого уже рассказывают сказки и поют песни. Если ты будешь здесь драться с язычниками, я приду в твою дружину.
Кара-Кончар его уже не слушал. Он внимательно вглядывался вдаль, откуда по другой стороне канала приближалась туча пыли.
Вырисовывались конские морды и склонившиеся к гривам кипчакские всадники. Они кричали, хлестали коней, издали доносился глухой шум и рев хриплых голосов.
Впереди скакал человек на большом белом коне. Он мотался в седле, готовый свалиться. Белый тюрбан и желтый халат были в кровавых пятнах; конь был залит красными потоками, а в шее коня застряла длинная стрела.
Кипчаки вихрем пронеслись по мосту.
– Они близко, они за нами! Спасайтесь! — донеслись их отчаянные крики.
Кара-Кончар около ворот города сдержал вороного жеребца, который горячился и плясал, видя мчавшихся коней.
Кипчаки влетели в ворота, за ними въехал Кара-Кончар со своими спутниками. Ворота с тягучим скрипом задвинулись, и сторожа заложили их тяжелыми бревнами.
Один всадник остановился около сторожей и рассказывал :
– Новый султан Хумар-Тегин послал нас захватить две сотни монголов. Они угнали наш скот. Увидев нас, они помчались, как испуганные крысы, бросив захваченное стадо. Кто знал, что они готовили западню и нашу гибель! Около сада Тиллялы налетели на нас из засады тысячи две этих бешеных язычников. Они окружили нас со всех сторон, поражали издали длинными стрелами, сбивали всадников и ловили лошадей. Все наши храбрецы погибли там! Вот все, что осталось от нашего отряда. Зачем только султан послал нас на эту бойню?
– А зачем вы избрали себе поросячьего султана? — воскликнул Кара-Кончар.
Все оглянулись: кто осмелился сказать такое слово про султана?
А Кара-Кончар продолжал кричать:
– Аллах и трусость выгнали из Хорезма
Два джигита, спутники Кара-Кончара, загородили его.
– Тише, Кара-Кончар! Ведь здесь кругом кипчаки. Они одного с шахом рода. Поедем отсюда!
Воины и сторожа, бывшие у ворот, онемели от слов "черного всадника".
– Что за смелый джигит! А ведь он сказал правду. Разве Хумар-Тегин раньше отличался в бою, разве он выделялся бескорыстием или умом? Вся сила его в том, что он ходил хвостом за шахиней Туркан-Хатун. С таким султаном мы все пропадем.
Кара-Кончар медленно ехал по главной улице Гурганджа и черными суровыми глазами посматривал на встречную толпу. Своим спутникам он сказал:
– Отправляйтесь на базар, найдите там чайную Мердана. Все его знают. Там ждите меня. Сейчас я поеду один.
Половина лавок базара была закрыта. В тех же, где грудами лежали шелка и тонкие шерстяные ткани, продавцы уже не зазывали покупателей. Они тоскливо сидели кружком и рассуждали: что будет?
– Если враги осадят город, мы не продадим ни локтя. Кто захочет покупать, когда язычники, как звери, ворвутся в город и все возьмут даром? Еще уцелеет ли наша голова?
"Башня вечного забвения" находилась возле дворца хорезм-шаха. Одним боком она выходила на площадь. Подъезжая к ней, Кара-Кончар всматривался в небольшие круглые отдушины, заменяющие окна, и думал: "Где, за каким окошком запрятана она, цветок пустыни? Жива ли она? А если. жива, то сохранила ли она сладостные черты невинного лица, светящиеся глаза и нежные девичьи руки? В этой ужасной башне люди сходят с ума, женщины обращаются в дряхлых старух... Может быть, и Гюль-Джамал, прикованная цепью к стене, теперь..." — и он ужаснулся, подумав, кого он увидит. Лучше смерть, сразу смерть в бою, чем увидеть ее, свет его жизни, иной, безобразной, безумной...
У подножия башни, близ низкой железной двери, на ступеньках дремал бородатый сторож с кривой старой саблей на коленях. Возле него на коврике лежало несколько сухих лепешек и в деревянной чашке два черных медных дирхема. Плохо сейчас родственники заботятся о заключенных! Думают лишь о себе, как бы самим спастись! А в отдушины стены просовывались костлявые, сухие руки и слышались крики:
– Вспомните о страдающих! Бросьте кусок хлеба лишенным света!
– Эй, старик, подойди ко мне! — сказал сторожу Кара-Кончар.
Старик очнулся, мотнул седой бородой и уставился на джигита, не думая вставать.
– Чего тебе надо?
Кара-Кончар подъехал ближе к старику, и тот приподнялся.
– Возьми эту монету и расскажи мне, много ли в тюрьму прибыло новых заключенных.
– А если и много, то тебя это не касается.
– Но старых заключенных осталось, вероятно, тоже немало.
– Кто не подох от грязи, клещей и голода, тот еще висит на крючке надежды.
– Вот тебе еще динар. Скажи мне, имеются ли среди заключенных женщины?