Чиновник для особых поручений
Шрифт:
Собственно, только сейчас Стас начал понимать, что попытку спасти Распутина он предпринял, скорее, по инерции, поскольку решил это сделать ещё в первый год, как попал сюда. И англичанам, конечно, хотелось хвост прищемить, ой, как хотелось. Никто не пакостил России больше, чем они. А его первоначальные прикидки, что с помощью этой операции удастся переломить ход событий, сейчас казались несерьёзными, как конфликт в песочнице из-за сломанного «куличика». Невозможно вручную остановить паровоз, даже если ты Иван Поддубный. Тяжеленная железяка прёт под откос, набирая скорость, и вставать у неё на пути — чистое самоубийство.
Ещё в своём времени Стас читал в какой-то
Его более устраивали бестолковые прихлебатели, на фоне которых сам себе мог казаться личностью, ибо, те были ещё ничтожнее. В общем, в полном соответствии с законом: «руководитель первого сорта окружает себя специалистами высшего сорта, а руководитель второго сорта собирает у себя специалистов третьего сорта».
И тут уже, хоть тресни, ничего не изменишь. Николая презирали все, даже Великие Князья, хоть и сами были сволочь изрядная — казнокрады и изменники. Полагать же, что войну и свержение царя как-то можно остановить, мог только человек наивный, с реалиями незнакомый. Оттого и не стоило рвать на груди тельняшку. Следовало прагматически наплевать на самодержца ввиду его полной никчёмности, а самому попытаться спасти то, что ещё можно спасти.
Отсюда вывод — не станет он тестю морду бить, Бог с ним! Его размышления прервало настойчивое ворчание желудка. Ах, да, его «выдернули» прямо из постели. А после «беседы» препроводили сюда, он даже позавтракать не успел! Обед тоже, явно, проспал и, по идее, сейчас уже должен быть ужин. Но за окном светло, как в ясный день и стрелки часов упрямо показывали двенадцать.
— Слушайте, а какое сегодня число?
— Сегодня? — задумался прерванный на полуслове Бачей. — Девятнадцатое декабря, если мне память не изменяет.
— Девятнадцатое? — ошалело переспросил Стас. — Так, это что, я.
— Ну, да, — ухмыльнулся поручик. — Больше суток спали, аки младенец.
— А здесь, что, кормить не принято? — опер вдруг почувствовал дикий голод.
— Ну, почему? — удивился Павел. — Просто, утром я не стал вас будить. Скоро, кстати, обед. О, это уже, наверное, он!
В дверях провернулся ключ. Но это оказался давешний унтер.
— Господин капитан, извольте с вещами следовать за мной.
— Ну, вот, вас уже на выход. Теперь не с кем будет и словом перекинуться. Одичаю-с, право слово, кусаться начну! Удачи вам, господин капитан!
Пройдя со Стасом по длинному коридору, он распахнул перед ним обитую железом дверь.
— Прошу Вас.
В кабинете, за столом сидел Столыпин, задумчиво разглядывая лежащие перед ним бумаги. Зная тестя, Стас определённо мог сказать, что выглядит он чертовски уставшим. Обернувшись на стук Пётр Аркадьевич взмахом руки отправил унтера за дверь спокойно поинтересовался:
— Возмущаться будете?
— Подожду — что скажете.
— Сначала прочтите вот это.
Он развернул перед Стасом газету.
«…выловлен из реки труп Григория Распутина.».
«Так, — прикинул про себя Стас, хорошо помнивший последовательность событий. — Значит, они его убивали в тот момент, когда я только подъезжал к дому».
— Вы можете ни себя, ни меня ни в чём не винить. Он был мёртв уже вчера утром. Точнее, даже ночью.
— Знаю, —
Глава 11. Когда всё рушится
Стас ехал по Петрограду на своём недавно купленном «Форде», любовно прозванном в Америке «жестянка Лиззи [70] ». Не стоило, конечно, явно светиться — после прошедшего на днях «хлебного бунта» и последовавших за ним погромов было небезопасно даже просто появляться на улицу, а уж появиться в офицерской форме было бы сущим безумием. Потому и одет был опер в свитер с глухим воротом, кожаную шоферскую куртку и кожаный же картуз.
70
Ford Model T, также известная, как «Жестянка Лиззи» — автомобиль, выпускавшийся Ford Motor Company с 1908-го по 1927-й годы, первый «народный автомобиль» САСШ.
Для всех вокруг произошедшие события казались, ну, просто очередными беспорядками. Мало ли их было на Руси!.. Однако, для него, родившегося во второй половине XX века, никакого секрета, конечно, не было — началась февральская революция, будь она трижды неладна. Впереди отречение царя, преданного теми ничтожествами, которыми он сам же себя и окружил, «душка Керенский», Верховный Главноуговаривающий, бля!.. И ещё много чего, о чём даже думать не хотелось.
Следовало принять какое-то решение, а он по-прежнему зависал между Сциллой и Харибдой. Пять с лишним лет, проведённые здесь, в этой России, изменили всю систему его мировоззрения. Сначала были сломаны советские стереотипы, которые он успел-таки захватить на школьных уроках истории, и всё стало казаться ясным и понятным. Но следом за ними полетели в мусорное ведро «знания», полученные в перестройку. А последними, на сладкое, рухнули те, первые впечатления, полученные в первые месяцы уже здесь.
Посвистывала позёмка, гоня по мостовой текучие белые узоры. Стас поёжился. Февраль семнадцатого года, действительно, выдался студёным. Редкие прохожие, оглядываясь, старались побыстрее миновать ставшие смертельно опасными улицы родного города. Под эту «революционную» марку мгновенно подстроились и всякого рода налётчики. Были случаи, когда раздетые попросту замерзали, не сумев добраться до дома. Извозчики в ночь не выезжали, а стучаться в наглухо запертые двери было бесполезно.
Несколько раз ему попались компании пьяных солдат и матросов с красными бантами. Эти шли открыто, чувствуя себя хозяевами положения. Раза два ему вслед что-то орали, не то матеря, не то требуя остановиться, но он продолжал ехать, даже не поворачивая головы. С «бакланами», он знал, лучше всего сохранять спокойную твёрдость, от вежливости или, не дай Бог, заискивания, беспредельщики сразу наливаются злобной уверенностью в себе, и тогда восстановить «статус-кво» бывает весьма сложно.
— Эй, стоять! — опять заорал кто-то сзади.
«Ага, размечтались, вот прямо сейчас встану!» — зло подумал Сизов и, вывернув руль, объехал труп, раскорячившийся на обочине.
Стас передвинул рычаг газа и машина, взревев, прибавила ходу. Сзади грохнул выстрел, но стрелок то ли промахнулся, то ли, вовсе, палил вверх. Настроение было паршивым, просто дальше некуда. Опера погружало в чёрную меланхолию то обстоятельство, что он, один из немногих, видел не только реальную расстановку сил, но и тех «кукловодов», которые оставались в тени.